— Ты прелесть! — сказал он и взъерошил волосы Валентины, прижавшейся к его колену. Для Мирей он добавил: — Ваша кузина, мадемуазель, свободна от всего показного, что так утомляет в парижском обществе. Ее вопросы вовсе не обижают меня, напротив, я нахожу их свежими и… бодрящими. Я считаю, что последние несколько недель, когда я наряжал вас и сопровождал по Парижу, были утешением, которое смягчило горечь моего природного цинизма. Но кто сказал вам, Валентина, что мадам де Сталь — моя любовница?

— Я слышала это от слуг, монсеньор, я имею в виду, дядя Морис. Это правда?

— Нет, моя дорогая. Это неправда. Больше нет. Когда-то мы были любовниками, но сплетни всегда запаздывают во времени. Мы с ней хорошие друзья.

— Возможно, она бросила вас из-за хромой ноги? — предположила Валентина.

— Пресвятая Матерь Божья! — вскричала Мирей. Обычно она не божилась всуе. — Немедленно извинись перед монсеньором. Пожалуйста, простите мою кузину, монсеньор! Она не хотела обидеть вас.

Талейран сидел молча, потрясенный до глубины души. Хотя он сам только что заявил, что не может обижаться на Валентину, однако никто во всей Франции никогда не упоминал о его увечье прилюдно. Трепеща от чувства, которого он не мог определить, Морис взял Валентину за руки, поднял и усадил рядом с собой на тахту. Он нежно обвил ее руками и прижал к себе.

— Мне очень жаль, дядя Морис, — сказала Валентина. Она трепетно коснулась рукой его щеки и улыбнулась ему. — Мне раньше никогда не приходилось видеть настоящих физических недостатков. Я хотела бы взглянуть на вашу ногу — в познавательных целях.

Мирей застонала. Талейран уставился на Валентину, не веря своим ушам. Она схватила его за руку, словно пыталась придать ему решимости. Некоторое время спустя епископ мрачно произнес:

— Ладно. Если хочешь…

Превозмогая боль, он согнул ногу и снял тяжелый стальной ботинок, который фиксировал ее таким образом, чтобы он мог ходить.

Валентина пристально изучала увечную конечность в тусклом свете камина. Нога была безобразно вывернута, ступня так искривлена, что пальцы были подвернуты вниз. Сверху она действительно напоминала копыто. Валентина подняла ногу, склонилась над ней и быстро поцеловала ступню. Оглушенный Талейран, не двигаясь, сидел в кресле.

— Бедная нога! — пробормотала Валентина. — Ты так много и незаслуженно страдала.

Талейран потянулся к девушке. Он наклонился к ее лицу и легонько поцеловал в губы. На мгновение его золотистые кудри и ее белокурые переплелись в свете огня.

— Ты единственная, кто когда-либо обращался к моей ноге,—сказал он с улыбкой. — Ты сделала ее очень счастливой.

Когда он повернул ангельски красивое лицо к Валентине и золотые кудри засияли в свете пламени, Мирей совершенно забыла, что перед ней человек, который почти что в одиночку безжалостно уничтожил католическую церковь во Франции. Человек, который ищет шахматы Монглана, чтобы завладеть ими.

Свечи в кабинете Талейрана сгорели почти полностью. В угасающем свете камина углы большой комнаты были погружены в тень. Взглянув на бронзовые часы, стоявшие на каминной полке, Талейран заметил, что уже третий час ночи. Он поднялся со своего кресла, где сидели, свернувшись и распустив волосы, Валентина и Мирей.

— Я обещал вашему дяде, что доставлю вас домой в разумное время, — сказал он девушкам, — Взгляните, который час.

— О, дядя Морис! — принялась упрашивать Валентина. — Пожалуйста, не заставляйте нас уходить. В первый раз нам выдался случай выйти в свет. С тех пор как мы приехали в Париж, мы живем так, будто вовсе не покидали монастыря.

— Еще одну историю, — согласилась Мирей. — Дядя не будет возражать.

— Ваш дядя будет в ярости, — рассмеялся Талейран. — Но уже действительно поздно отправлять вас домой. Ночью пьяные санкюлоты шатаются по улицам даже в богатых кварталах. Я предлагаю послать к вам домой гонца с запиской для дядюшки. А мой камердинер Куртье пока приготовит для вас комнату. Я полагаю, вы предпочтете остаться вместе?

На самом деле он слегка покривил душой, когда говорил об опасности возвращения. У Талейрана был полон дом слуг, а до жилища Давида было рукой подать. Просто Талейран вдруг осознал, что он не хочет отправлять девушек домой. Возможно, не захочет никогда. Рассказывая свои сказки, он словно оттягивал неизбежное. Эти две молоденькие девушки своей невинностью всколыхнули в нем чувства, которые он старательно подавлял. У него никогда не было семьи, и та теплота, которую он испытывал в их присутствии, была для него в диковинку.

— Ах, можно мы и впрямь останемся здесь на ночь? — попросила Валентина, схватив Мирей за руку.

Та колебалась, хотя тоже не хотела уходить.

— Конечно, — сказал Талейран, поднявшись из кресла, и позвонил в колокольчик. — Будем надеяться, что завтра утром в Париже не разразится скандал, который пророчила Жермен.

Невозмутимый Куртье, все еще наряженный в накрахмаленную ливрею, только бросил взгляд на растрепанные волосы девушек и босую ногу хозяина, а затем, не произнося ни слова, проводил Валентину и Мирей наверх в одну из больших спален, предназначенных для гостей.

— Не мог бы монсеньор найти для нас какую-нибудь ночную одежду? — спросила Мирей. — Возможно, у кого-нибудь из прислуги…

— Не беспокойтесь, — вежливо ответил Куртье и тут же достал два пеньюара, щедро украшенные кружевом ручной работы.

Пеньюары явно не принадлежали прислуге. Вручив их девушкам, Куртье все так же невозмутимо вышел из комнаты.