С тех пор как началось увлечение борьбой, всех охватила какая-то лихорадка. Зайдешь в ресторан выпить пива – разговор только о борьбе; идешь по улице – о борьбе все вокруг говорят.

– У Мурзика, сударь мой, и сила и опыт, – доказывает один.

– Да, но позволь, у Аберга превосходная школа.

И все в таком духе. Об этой борьбе говорят больше, чем о той, которую чуть ли не под бурные аплодисменты всего сербского народа вели в народной скупщине радикалы и независимые.[1]

Право же, это настоящая эпидемия. Зайдите б любое государственное учреждение, и вы увидите одно и то же: дел накопилась куча, а чиновники воткнули перья в чернильницы и стараются перекричать друг друга. Весь народ разделился на партии: одни образовали «негритянскую» партию, другие – «русскую», а есть и желающие создать «турецкую» партию. Господин Сима, например, говорит:

– Мне, братец мой, импонирует Кара-Абдула.[2]

Позавчера я зашел в одну канцелярию. Мне нужно было закончить там кое-какие дела, но господин шеф пригласил меня выпить с ним чашку кофе. А пока мы пили кофе, между господином шефом и юсподином секретарем разгорелся ожесточеннейший спор.

– Вы правы, господин секретарь, вы правы. Борец не должен хватать противника за ноги, и Мурзик его не хватал.

– Да, но он перебросил его через голову.

– В том-то и дело. Он его, видите ли, схватил вот так… скажем, вот так… Выйдите, пожалуйста, сюда!

– Кто, я? – спрашивает секретарь.

– Да, прошу вас, выйдите, я покажу вам, – продолжает шеф, все более входя в азарт.

Лицо господина секретаря стало похоже на пустой кошелек, но он попытался улыбнуться.

– Ах, извините, господин шеф, я ведь и пошевельнуться не могу, ужасно в боку колет. Жена даже привязала мне сюда заячью шкурку с перцем.

Я оцепенел от страха, как бы господин шеф не обратился с той же просьбой ко мне. Ведь я был бы вынужден согласиться бороться с ним хотя бы ради того, чтобы он закончил мое дело. А господин шеф уже совсем воспламенился: он снимает манжеты, нажимает кнопку звонка и одновременно продолжает свои доказательства.

– Между прочим, он его со спины захватил, согласно всем правилам, безукоризненно.

В эту минуту появляется рассыльный.

– Пусть придет сюда господин Лаза, практикант!

– распоряжается шеф.

– Слушаюсь!

Рассыльный уходит, а господин шеф продолжает доказывать:

– Противник никак не мог удержаться на ногах. Ему оставалось только сделать один сильный рывок…

Тут входит господин Лаза, практикант.

– Ах, очень хорошо. Вы ведь борец, господин Лаза, не так ли?

– Нет, господин шеф, я тенор в певческом обществе.

– Какой еще тенор?

– Просто я хочу сказать, что занимаюсь пением,

– робко отвечает Лаза.

– Одно другому не мешает. Подойдите, пожалуйста, сюда; станьте вот здесь.

Что мог поделать господин Лаза? Только что, утром, он попросил выдать ему к пасхе аванс, и господин шеф пообещал удовлетворить его просьбу.

– Итак, смотрите, – объясняет шеф секретарю, – он его схватил вот так.

Шеф хватает практиканта за спину и поднимает вверх. Несчастный господин Лаза, не ожидавший такого маневра, заголосил, как убитая горем вдова.

– А дальше что? – спрашивает секретарь с любопытством.

– А теперь, прошу вас, господин Лаза, перекувырнитесь через голову.

– Ой, господин шеф! – отвечает из-под потолка практикант, – я не умею.

– Кувыркайтесь, я вам говорю. Ничего не бойтесь.

Бедный господин Лаза ради тридцати динаров аванса со стенаниями делает над головой шефа сальто. В этот миг шеф роняет его, и он, распластавшись во весь рост, с грохотом валится на пол.

– Пардон! – говорит шеф.