На практике это означало: придется любить ближних по-настоящему. Что нелегко, ибо далеко не все узники внушали любовь.

Любить МДА-802, любить ЭРЖ-327 – чего проще? Любить заключенных, о которых ничего не знаешь, тоже дело нехитрое. Любить тех, с кем трудно ладить, тоже возможно. Человека можно любить до тех пор, пока его понимаешь.

Но как полюбить ЗХФ-911?

ЗХФ-911 была древней старухой. Странно, что организаторы до сих пор ее не убрали, как всех пожилых людей, которых устав предписывал уничтожать. Впрочем, догадаться просто: они держали ее потому, что она была отвратительна.

Настоящая Баба Яга. Лицо, изрезанное недобрыми морщинами. Рот с характерным коварным изгибом – рисунок его воплощал зло, как и слова, из этого жуткого рта вылетавшие: у каждого она находила слабое место, чтобы побольней уязвить. Вредоносность ее, впрочем, была исключительно вербальной – наглядное доказательство убийственной власти языка.

ЗХФ-911 отличилась еще в поезде, когда их везли в лагерь. Женщинам, прижимавшим к груди детей, она цинично возвещала уготованную их потомству участь: «Это ж ясно как день! Нацисты истребляли детей в первую очередь. И были по-своему правы: какой от них прок, только орут да срут, хлопот не оберешься, а в ответ сплошная неблагодарность! Не переживайте из-за них, все равно их сразу убьют. Бросьте, милочка, что он вам хорошего сделал, этот спиногрыз, только фигуру попортил».

Потрясенные матери не знали, что и отвечать такому чудовищу. Попробовали вступиться мужчины:

– Слушай, ведьма старая, а ты знаешь, как поступали с людьми твоего возраста в Дахау?

– Поживем – увидим, – проскрипела она.

Та, которую тогда еще не звали ЗХФ-911, смотрела в корень: похоже, благодаря установленным в вагоне камерам организаторы поняли, что она за штучка, и по прибытии в лагерь ее, в отличие от остальных стариков, не тронули. Вероятно, решили, что она будет успешно изводить узников, подрывать их моральный дух и потешать зрителей. Просчитала ли она это? Вряд ли. Очень скоро стало ясно, что ей было плевать абсолютно на все.

Изучать ЗХФ-911 значило изучать зло. Главной ее чертой являлось полное равнодушие: она не была ни за надзирателей, ни за узников, ни за самое себя. Собственная персона вызывала у нее ничуть не больше снисхождения, чем весь прочий мир. Она считала глубочайшей нелепостью защищать кого-нибудь или что-нибудь. И говорила гадости безо всякого тайного расчета – ей просто нравилось делать больно.

Научное наблюдение за ЗХФ-911 открывало и другие свойства зла: она выглядела вялой, слабой, энергии у нее хватало только на то, чтобы говорить, зато тут она дала бы любому сто очков вперед. И даже производила впечатление умной – но лишь за счет злости, которой были напитаны ее реплики, сеявшие смятение и слезы.

Ужасно было сознавать, что самое гнусное во всем лагере создание находится среди заключенных, а не среди собственно носителей зла. Однако все логично: дьявол – это тот, кто разделяет. ЗХФ-911 вносила раскол в стан узников, который без нее был бы, возможно, станом добра, но с ней он оказывался всего лишь жалким сборищем, раздираемым междоусобными дрязгами.

Как могли заключенные считать себя поборниками добра, если каждое утро они мечтали, чтобы отвратительную старуху наконец казнили? Когда надзиратели вырывали из их рядов ежедневную порцию смертников, к страху попасть в их число примешивалось острое желание, чтобы туда попала ЗХФ-911. Но она туда не попадала. После каждой поверки она окидывала строй торжествующим взглядом. Она знала, как страстно все желали ее смерти.

Некоторые добрые души возмущались всеобщей ненавистью к старухе: «Послушайте, ведь она очень пожилой человек, уже не в своем уме, как можно так ее ненавидеть? Она же не виновата!» Такие разговоры вызывали бурные ссоры, которые достигали ушей ЗХФ-911 и доставляли ей массу удовольствия. «Не будь меня, они, возможно, отлично ладили бы», – говорила она себе.

Ее змеиный язык извергал свой яд и на надзирателей (тут ЗХФ-911 тоже отлично знала, как уколоть побольней: ругала, к примеру, надзирательницу Ленку не шлюхой, что, скорее всего, вызвало бы у нее лишь ухмылку, а недотраханной коровой, отчего та бесилась), и на организаторов шоу («эйхманы для бедных», «нацисты мелкотравчатые»), и на зрителей, коих она именовала баранами и половыми тряпками. Ее не переносил никто.

Однако самое ужасное, что она вытворяла, поставить ей в вину было невозможно, поскольку это происходило помимо ее воли: она выла на луну. Почти еженощно, ближе к полуночи, по всему лагерю разносился истошный вой. Он продолжался минут пять, потом затихал. Люди не сразу поняли происхождение этих леденящих душу звуков. В конце концов соседи по бараку на нее донесли: «Избавьте нас от этой сумасшедшей, в ней не осталось ничего человеческого».

Продюсеры потирали руки. Они тут же засняли сцену ночного воя. Сначала показывали мирно спящий лагерь, потом вдруг раздавались адские завывания, камера, как будто ища их источник, устремлялась в нужный барак, и на экране возникала ЗХФ-911: старуха сидела на нарах и надсадно выла. Через несколько минут она, не просыпаясь, вновь падала на тюфяк.

Ее пытались расспрашивать. Но она выглядела искренне удивленной и все отрицала.

Ничто так не деморализовало узников, как эти проявления чистейшего безумия. Когда вой начинался, каждый в ярости думал: «Хоть бы ее убили! Хоть бы ее завтра же забрали прямо из строя!»

Панноника исходила от ненависти к старухе и всей душой желала ей сдохнуть. Тщетно она увещевала себя, мысленно повторяя, что не ЗХФ-911 устроила «Концентрацию», – она чувствовала, как при виде старой ведьмы пальцы ее превращаются в когти. А уж когда слышала по ночам ее концерты, то готова была задушить ЗХФ-911 собственными руками.

«Как было бы легко быть Богом, если бы не существовало ЗХФ-911!» Она сама смеялась над абсурдностью этого соображения: действительно, быть Богом легко, если не существует зла, но тогда и в Боге отпадает всякая надобность.

Имелся в лагере и другой возрастной полюс – двенадцатилетняя девочка, тоже непонятно как уцелевшая. Ничего особенного в ПФЦ-150 не было. Она не выглядела старше своих лет, довольно миловидная, хотя и не красавица, ее напуганное личико выдавало детское простодушие. Послушная девочка, тихая, неразговорчивая. Она не понимала, почему ее до сих не убили, и не знала точно, что предпочла бы сама.

– Чего они там тянут, почему не покончат с этой малолеткой? – громко и с нажимом восклицала ЗХФ- 911, проходя мимо нее.

ПФЦ-150 явно была воспитанным ребенком и никогда не отвечала. Панноника кипела от ярости.

– Почему вы не постоите за себя? – спрашивала она девочку.

– Потому что она ко мне не обращается.

Панноника научила ее, что нужно сказать, тоже громко и с нажимом, когда ЗХФ-911 в следующий раз выкрикнет свой подлый вопрос.

Это произошло довольно скоро. ПФЦ-150 возвысила детский тоненький голосок и звонко произнесла:

– Чего они там тянут, почему не избавят нас от этой старушенции, которая воет на луну?

ЗХФ-911 усмехнулась.

– Вот-вот, – отозвалась она. – Почему они не убивают меня, понятно: я отравляю вам жизнь, и без того не сахарную. А ты – существо никчемное, никому не досаждаешь, вот я и думаю, по какой такой причине – разумеется гнусной, иначе быть не может, – они не уничтожают тебя.

Оторопев, девочка не нашлась что ответить. Когда Панноника похвалила ее за смелый отпор, ПФЦ- 150 неожиданно накинулась на нее:

– Оставьте меня в покое! Я правильно делала, что не отвечала. Из-за вас я дала ей повод сказать мне вещи куда более опасные. И теперь я просто умираю от страха. Не вмешивайтесь в мои дела!

Панноника хотела обнять девочку, утешить ее; та резко высвободилась.

– Вы важничаете, будто знаете решение всех проблем, но это неправда, из-за вас стало только