- Все в свое время, - сказал старик. - Будем считать, что это уже сделано вами.

- Вы очень добры, сэр, - ответил мистер Пексниф, пожимая ему руку. - Вы делаете мне честь. Да, вы можете так считать, даю вам мое слово!

- Есть другое дело, - сказал Мартин, - в котором вы мне, надеюсь, поможете. Вы помните Мэри, кузен?

- Это та самая молодая особа, которая произвела на меня такое глубокое впечатление? Дорогие мои, я уже говорил вам, - заметил мистер Пексниф, обращаясь к дочерям. - Простите, что я прервал вас, сэр.

- Я рассказывал вам ее историю, - продолжал старик.

- И об этом я тоже говорил вам, - помните, милые мои? - воскликнул мистер Пексниф. - Такие дурочки, мистер Чезлвит, - они чуть не расплакались, сэр, представьте себе!

- Да что вы! - сказал Мартин, по-видимому очень довольный. - Я боялся, что мне придется убеждать вас, просить, чтобы вы отнеслись к ней доброжелательно ради меня. А вы, оказывается, не завистливы? Что ж, завидовать вам, конечно, нет причины. Она от меня ничего не получит, милые мои, и это ей известно.

Обе мисс Пексниф пролепетали свое одобрение такой мудрой предусмотрительности и сочувственно отозвались об ее интересной жертве.

- Если бы я мог предвидеть то, что произошло сейчас между нами четверыми, - сказал старик в раздумье, - впрочем, теперь уже поздно об этом думать. Так вы встретите ее приветливо, барышни, и будете к ней добры, если понадобится?

Где та сиротка, которую обе мисс Пексниф не приняли бы с восторгом в свои распростертые сестринские объятия? А уж если эту сиротку поручал их заботам тот, на кого, прорвав, наконец, плотину, хлынули их долго сдерживаемые чувства, - судите сами, какие неисчерпаемые запасы нежности должны были излиться на нее!

Последовала пауза, в продолжение которой мистер Чезлвит сидел в раздумье, уставясь в землю и не говори ни слова; и так как он явно не желал, чтобы его размышления были нарушены, мистер Пексниф и обе его дочери тоже хранили глубокое молчание. Во все время разговора старик подавал свои реплики с какой-то холодной, безжизненной готовностью, словно затвердил их наизусть и устал повторять сотни раз одно и то же. Даже в те минуты, когда его слова были всего теплее и тон всего ласковее, он оставался все таким же, нисколько не смягчаясь. Но вдруг его глаза оживились и заблестели, и голос стал как будто выразительнее, когда он произнес, очнувшись от задумчивости:

- Вы знаете, что об этом скажут? Подумали вы?

- О чем скажут, досточтимый сэр? - спросил мистер Пексниф.

- Об этом новом согласии между нами.

Мистер Пексниф выразил на своем лице мудрую снисходительность, давая понять, что он выше всех низменных кривотолков, а вслух заметил, покачав головой, что без сомнения говорить будут очень многое.

- Очень многое, - подтвердил старик. - Некоторые скажут, что я выжил из ума на старости лет, одряхлел после болезни, ослаб духом и впадаю в детство. Выдержите ли вы все это?

Мистер Пексниф отвечал, что выдержать это будет необычайно трудно, однако он думает, что выдержит, если приложит все силы.

- Другие скажут - я говорю о разочарованных, озлобленных людях, - что вы лгали, прислуживались, пресмыкались, стараясь втереться ко мне в доверие, и что таких сделок с совестью, такого криводушия, таких низостей и таких отвратительных подлостей не сможет оплатить ничто - да, ничто, хотя бы вы получили в наследство полмира! Выдержите ли вы это?

Мистер Пексниф ответил, что это тоже нелегко будет выдержать, поскольку здесь в известной мере подвергается сомнению здравый смысл мистера Чезлвита, Однако он питает скромную уверенность, что выдержит даже и эту клевету, опираясь на свою чистую совесть и на дружбу мистера Чезлвита.

- У большинства клеветников, - продолжал старик Мартин, откидываясь на спинку кресла, - сплетня, насколько я догадываюсь, примет такой вид: обо мне скажут, что, желая выразить свое презрение к этому сброду, я выбрал среди них худшего из худших, заставил его плясать по своей дудке, приблизил к себе и осыпал золотом, обойдя всех остальных. Скажут, что после долгих поисков такого наказания, которое больнее всех других поразило бы этих коршунов и было бы для них всего горше, я придумал этот план в то самое время, когда последнее звено цепи, соединявшей меня с моей родней узами любви и долга, было грубо разорвано; грубо - потому что я любил его; грубо - потому что я верил в его привязанность ко мне; грубо - потому что он порвал эту цепь именно тогда, когда я любил его всего сильнее. О боже, боже! Как мог он оставить меня без всякого сожаления, когда я прилепился к нему всем сердцем! Так вот, - продолжал старик, успокаиваясь так же мгновенно, как и поддался этой вспышке чувства, - уверены ли вы, что выдержите и это? Знайте, что вам приходится рассчитывать только на себя, и не надейтесь на мою поддержку!

- Дорогой мой мистер Чезлвит! - в умилении воскликнул мистер Пексниф. Для такого человека, каким вы себя показали сегодня, для человека, так глубоко оскорбленного и в то же время исполненного гуманных чувств, для человека, который... не знаю, как бы это выразить... и который в то же время так удивительно... просто не нахожу слов... для такого именно человека, думаю, не будет с моей стороны преувеличением сказать, что я и - надеюсь, можно прибавить - обе мои дочери (дорогие мои, у нас, кажется, в этом вопросе полное согласие? ) - для такого человека мы вынесли бы решительно все на свете!

- Довольно! - сказал Мартин. - Я не отвечаю за последствия. Когда вы возвращаетесь домой?

- Когда вам будет угодно, сэр. Сегодня же, если вы этого желаете.

- Я не желаю ничего неразумного, - возразил старик. - А такая просьба с моей стороны была бы неразумна. Сможете ли вы вернуться к концу недели?

Именно этот срок мистер Пексниф назвал бы и сам, если бы ему был предоставлен выбор. Что касается его дочерей, то слова: 'Давай вернемся в субботу, милый папа', - уже готовы были сорваться у них с языка.

- Ваши расходы, кузен, - сказал старик, доставая из бумажника сложенную бумажку, - возможно, превышают эту сумму. Если это так, вы сообщите мне, сколько я вам должен, в следующую нашу встречу. Вам нет надобности знать, где я живу сейчас: у меня, в сущности, нет постоянного адреса. Когда он у меня будет, я извещу вас. Вы и ваши дочери увидите меня в самом скором времени, а до тех пор - незачем и говорить вам - каждому из нас следует хранить эту беседу в тайне. Что именно вам надлежит сделать по возвращении домой, вы уже знаете. Отчета мне не нужно; не нужно вообще никаких напоминаний. Прошу об этом как об одолжении. Я не люблю тратить лишних слов, кузен, и, мне кажется, все, что надо было сказать, уже сказано.

- Рюмку вина, сэр, ломтик вот этого простого кекса? - упрашивал мистер Пексниф, пытаясь удержать гостя. - Дорогие мои! Что же вы?

Обе сестры бросились угощать старика.

- Бедные мои девочки! - сказал мистер Пексниф. - Вы извините их волнение, сэр. Они у меня сама чувствительность. Это неходкий товар, мистер Чезлвит, с ним не проживешь на свете. Моя младшая дочь тоже совсем взрослая женщина, не правда ли, сэр? Почти такая же, как старшая.

- А которая из них моложе? - спросил старик.

- Мерси моложе на пять лет, - ответил мистер Пексниф. - Мы иногда позволяем себе думать, что у нее статная фигура. Мне, как художнику, быть может разрешено будет указать на изящество и правильность ее сложения. Я, естественно, горжусь, - продолжал мистер Пексниф, вытирая руки платком и почти при каждом слове беспокойно поглядывая на кузена, - что у меня есть дочь, которая сложена наподобие лучших образцов скульптуры, если можно так выразиться.

- Она, по-видимому, очень живого нрава? - заметил Мартин.

- Боже мой! - воскликнул мистер Пексниф. - Это поистине замечательно! Вы так верно определили ее характер, досточтимый сэр, будто знаете ее с рождения. Да, она весьма живого нрава. Смею вас уверить, сэр, ее веселость очень оживляет наш незатейливый домашний мирок.

- Не сомневаюсь, - отозвался старик.

- Чарити, с другой стороны, - продолжал мистер Пексниф, - отличается большим здравым смыслом и необыкновенной глубиной чувства, если отцу извинительно такое отцовское пристрастие. На редкость