Мартин, опять мешая в камине, - очень хорошо и похвально любить родителей, если они живы, и не забывать их, если они умерли, когда вы их хоть сколько-нибудь знали. А я своих родителей почти не видел: нечего и ждать от меня особенной чувствительности. Да ее и нет; что правда, то правда.

Мистер Пинч как раз в это время задумчиво смотрел на решетку в камине. Но как только его собеседник умолк, он вздрогнул и сказал:

- О да, разумеется! - и снова притих, готовясь слушать дальше.

- Одним словом, - продолжал Мартин, - всю жизнь меня воспитывал и содержал вот этот самый дедушка, о котором я только что говорил. Ну, у него есть свои хорошие черты, нечего отрицать, я этого от вас и не скрываю, зато у него имеются два крупных недостатка, и в них-то вся беда. Во-первых, это такой упрямец, какого на свете не сыщешь. Во-вторых, он самый отвратительный эгоист.

- Да неужели? - воскликнул Том.

- Эгоизм и упрямство этого человека, - отвечал Мартин, - просто переходят все границы. Я не раз слыхал, что наша семья искони отличалась этими недостатками, и думаю, что в этом есть доля правды. Сам я этого знать не могу. Я только могу благодарить бога за то, что эти качества не перешли ко мне, и приложу все старания, чтобы не заразиться ими.

- Да, конечно, - сказал мистер Пинч. - Так и следует.

- Вот видите ли, - заключил Мартин, снова помешав угли в камине и придвинувшись к огню еще ближе, - как эгоист - он очень требователен к людям, а как упрямец - очень настойчив в своих требованиях. Он и от меня всегда требовал очень многого в смысле почтительности и покорности и даже самоотвержения, когда речь шла о его желаниях, ну и так далее. Я со многим мирился, потому что многим ему обязан (если можно говорить об обязательствах перед родным дедушкой) и потому что я его, как-никак, любил; однако мы все-таки довольно часто ссорились: я, видите ли, не всегда мог угодить на него, приспособиться к его нраву, - то есть не ради себя самого, вы же понимаете... - Тут он запнулся, не зная, как продолжать.

Мистер Пинч, который меньше всего был способен вывести другого из затруднения, не нашелся что ответить.

- Ну, вы меня понимаете, - быстро закончил Мартин, - мне нечего так уж гоняться за нужным словом. Теперь я расскажу вам самую суть, а также по какому именно случаю я очутился здесь. Я влюблен, Пинч.

Мистер Пинч воззрился на него с усиленным интересом.

- Говорю вам, я влюблен. Я влюблен в самую красивую девушку, какая только живет под солнцем. Но она в полной зависимости от моего дедушки; и если только он узнает, что она платит мне взаимностью, она останется без крова и лишится всего, что имеет. Надеюсь, в такой любви нет никакого особенного эгоизма?

- Эгоизма! - воскликнул Том. - Вы вели себя благородно. Любить ее, как вы, я думаю, любите, и, оберегая ее, даже не открыться...

- Что вы там толкуете, Пинч? - прервал его Мартин с раздражением. - Не смешите меня, мой милый. То есть как это не открыться?

- Простите меня, - ответил Том. - Я думал, что вы подразумеваете именно это, а иначе не стали бы говорить.

- Если б я не сказал ей о своей любви, какой был бы смысл влюбляться? сказал Мартин. - Разве только для того, чтобы тосковать и мучиться?

- Это верно, - заметил Том. - Ну что ж, я догадываюсь, что она вам ответила, - прибавил он, глядя на красивое лицо Мартина.

- Ну, не совсем так, Пинч, - отвечал тот, слегка нахмурившись, - у нее там какие-то девические предрассудки насчет долга и благодарности и прочего тому подобного, что довольно трудно понять; но в основном вы правы: я узнал, что ее сердце принадлежит мне.

- Как раз то, что я предполагал, - сказал Том. - Вполне естественно! И, очень довольный, он отпил большой глоток из стакана.

- Хотя я держал себя с самого начала крайне осторожно, - продолжал Мартин, - однако мне не удалось повести дело так, чтобы дедушка, очень ревнивый и недоверчивый, не догадался, что я ее люблю. Ей он ничего не сказал, а прямо напал на меня и в беседе с глазу на глаз обвинил меня в том, что я намеренно искушаю верность преданного ему существа (видите, какой эгоист!) - девушки, которую он учил и воспитывал, чтобы она стала ему бескорыстным и верным другом, после того как он меня женит по своему усмотрению. Тут я не вытерпел и сказал, что как ему будет угодно, но я могу жениться и сам и не желаю, чтобы он или кто-нибудь другой продавал меня с аукциона неизвестно кому.

Мистер Пинч раскрыл глаза еще шире и стал глядеть в огонь еще пристальнее прежнего.

- Можете себе представить, - продолжал Мартин, - он на это обиделся и начал говорить мне далеко не лестные вещи. И пошла беседа за беседой, слово за словом, как это всегда бывает; а клонилось все это к тому, чтобы я от нее отказался, а не то он от меня откажется. А надо вам знать, Пинч, что я не только страстно влюблен в нее (она хотя и не богата, но так красива и умна, что сделает честь кому угодно, какие бы ни были претензии у ее будущего мужа); мало того, главной чертой моего характера является...

- Упрямство, - предположил Том в простоте душевной. Но это предположение было встречено гораздо хуже, чем он ожидал, ибо молодой человек немедленно возразил с некоторой запальчивостью:

- Какой вы чудак, Пинч!

- Прошу извинения, - сказал Том, - я думал, вы ищете нужное слово.

- Это совсем не то слово, - ответил Мартин. - Ведь я же вам говорил, что у меня в характере нет упрямства, не так ли? Я хотел сказать, если бы вы меня не прервали, что главная черта моего характера - это твердость.

- О! - воскликнул Том, поджимая губы и кивая головой. - Да, да, я понимаю.

- И так как я тверд, - продолжал Мартин, - то, разумеется, я не собирался подчиниться ему или уступить хотя бы тысячную долю вершка.

- Да, да, - сказал Том.

- Наоборот, чем больше он настаивал, тем больше я сопротивлялся.

- Разумеется! - сказал Том.

- Ну вот, - заключил Мартин, откинувшись на спинку кресла и беззаботно махнув обеими руками, как будто с этим предметом было совсем покончено и разговаривать о нем больше не стоило, - тем дело и кончилось, вот я и очутился здесь!

Несколько минут мистер Пинч сидел, уставясь на огонь с озадаченным видом, как будто ему предложили труднейшую головоломку, которую он не в силах был разгадать. Наконец он сказал:

- Пекснифа вы, конечно, знали и раньше?

- Только по имени. Видеть его я никогда не видел, потому что дедушка не только сам держался поодаль от родственников, но и меня не пускал к ним. Мы расстались в одном городе соседнего графства. Оттуда я поехал в Солсбери, увидел там объявление Пекснифа и написал ему, так как у меня есть, кажется, врожденная склонность к занятиям подобного рода и я подумал, что это мне подойдет. Как только я узнал, что объявление дал Пексниф, мне вдвое больше захотелось поехать именно к нему, из-за того, что...

- Что он такой прекрасный человек, - подхватил Том, потирая руки. - Так оно и есть. Вы были совершенно правы.

- Нет, не столько из-за этого, говоря по правде. - возразил Мартин, сколько потому, что дедушка терпеть его не может; а после того как старик обошелся со мной так круто, мне, естественно, захотелось насолить ему побольше. Ну вот я и очутился здесь, как уже говорил вам. Моя помолвка с той девушкой, о которой я рассказывал, вероятно затянется надолго: виды на будущее у нас с ней не блестящие, а я, конечно, и не подумаю жениться, пока у меня не будет средств. Для меня, видите ли, совсем неподходящее дело обрекать себя на убожество и нищету. Любовь в одной комнате, на четвертом этаже и тому подобное...

- Не говоря уже о ней, - тихим голосом заметил Том Пинч.

- Совершенно верно, - ответил Мартин, вставая, чтобы погреть спину, и прислоняясь к каминной доске. - Не говоря уже о ней. Хотя, разумеется, ей не так уж трудно подчиниться необходимости в данном случае: во-первых, она меня очень любит; а во-вторых, я тоже многим пожертвовал ради нее, мне могло бы и больше повезти, знаете ли.