- И пока мы с миссис Приг ходим за ним, ничего такого не бойтесь, сэр, - подхватила миссис Гэмп.

- Новостей, должно быть, никаких? - заметила миссис Приг, после того как они, приседая, выпроводили доктора за дверь.

- Ровно никаких, моя милая, - сказала миссис Гэмп. - Поминает только всякие имена, слушать даже надоело, а так нечего вам на него обращать внимание.

- И не собираюсь, - возразила миссис Приг. - Найдется о чем подумать и кроме него.

- Нынче вечером я с вами расквитаюсь, милая, приду пораньше, - сказала миссис Гэмп. - Вот что, Бетси Приг, - заключила она с большим чувством, кладя руку ей на плечо, - попробуйте-ка вы огурцы, во славу божию!

ГЛАВА XXVI

Неожиданная встреча и многообещающие перспективы

Законы родственной симпатии между волосами и перьями, а также скрытые первопричины этого явления, нередко побуждающие брадобреев торговать птицами, подлежат всестороннему рассмотрению и обсуждению в ученых обществах, тем более что такое рассмотрение не приведет, вероятно, ни к какому определенному выводу. Читателю же достаточно знать, что маэстро, на долю которого выпала честь сдавать миссис Гэмп второй этаж своего дома, умудрялся объединять в своем лице две профессии - брадобрея и продавца птиц, а также, что эта мысль пришла в голову не ему первому, - наоборот, у него была целая орда соперников, рассеянных по глухим переулкам и пригородам Лондона.

Имя этого домохозяина было Поль Свидлпайп. Но почти все соседи и знакомые звали его женским именем Полли, а многие даже думали, что это имя получено им при крещении.

Если не считать лестницы и частных апартаментов, занимаемых миссис Гэмп, весь дом Полли Свидлпайпа представлял собой одно большое птичье гнездо. Бойцовые петухи жили на кухне; фазаны усыпали чердак яркими золотистыми перьями; бентамки сидели в погребе на насесте; совы завладели спальней; а в цирюльне щебетала и чирикала всякая мелюзга птичьей породы. Лестница была отведена под кроликов. Там, в клетках всех видов, сортов и размеров, сколоченных из чайных ящиков, комодных ящиков, старых упаковочных ящиков, они размножались с поразительной быстротой и вносили свою долю в тот сложный аромат, который совершенно беспристрастно, невзирая на лица, ударял в нос всякому вступавшему в общедоступную цирюльню Свидлпайпа.

Однако, несмотря на все это, к нему заглядывали очень многие, особенно в воскресенье утром, перед церковной службой. Даже архиепископы бреются, или, вернее, их бреют, по воскресеньям; но щетина не перестает расти после субботней полуночи и на подбородках простых ремесленников, которые, не имея средств нанимать камердинеров помесячно, нанимают их сдельно и платят им - о нечестивая медь! - грязными пенсами. Полли Свидлпайп, по грехам своим, брил кого угодно за один пенни и стриг желающих за два пенса с головы, и в качестве одинокого холостяка, имеющего кое-какие доходы по птичьей части, довольно удачно сводил концы с концами.

Это был тщедушный человечек средних лет, с холодной и липкой правой рукой, вечно пахнущей мылом для бритья, - даже кролики и птицы не могли отбить этого запаха. В повадках Полли было что-то птичье, но не соколиное или орлиное, а более сродное воробью, который вьет гнезда в печных трубах и любит общество человека. Однако он не отличался задором, как воробей, а был, наоборот, смирен, как голубь. Походка у него была с развальцей, и этим он тоже слегка напоминал голубя, как и некоторой монотонностью речи, похожей на голубиное воркование. Полли был очень любопытен, и когда он стоял вечером в дверях своей цирюльни и наблюдал за соседями, склонив голову набок и лукаво прищурив один глаз, то чуть-чуть смахивал на ворона. Однако злости в нем было не больше, чем в зяблике. К счастью, все эти орнитологические свойства, не доходя до крайности, умерялись, смягчались, растворялись и прикрывались ремеслом цирюльника, так же как его лысая голова, похожая на голову бритой сороки, прикрывалась черным кудрявым париком, разделенным сбоку пробором и обнажавшим лоб почти до самой маковки, что должно было бы указывать на колоссальные умственные способности.

У Полли был очень слабенький, жиденький, тоненький голосок, и это давало повод кингсгейтским шутникам настаивать на том, что ему приличнее было бы родиться женщиной. И сердце у него было мягкое, ибо, получив выгодный заказ на полсотни или даже сотню воробьев для состязания в стрельбе, он обычно замечал сострадательным тоном: как это странно, что воробьи созданы только для того, чтоб их стрелять. Однако вопрос, не созданы ли люди только для того, чтобы стрелять воробьев, никогда не приходил ему в голову.

В качестве спортсмена, Полли носил вельветовую куртку, длиннейшие синие чулки, шейный платок какого-нибудь яркого цвета и очень высокий цилиндр. Занимаясь более спокойным ремеслом брадобрея, он обычно надевал фартук, не блиставший чистотой, фланелевую куртку и плисовые короткие штаны. В этом самом костюме, только подоткнув повыше фартук - в знак того, что цирюльня уже закрыта на ночь, - он запер двери однажды вечером, спустя несколько недель после событий, описанных в предыдущей главе, и остановился на крыльце, дожидаясь, пока не перестанет звонить маленький надтреснутый колокольчик. Ибо, пока он звонил - так рассуждал мистер Свидлпайп, - все казалось, что в доме кто-то есть.

- Маленький, а раззвонится - никак не уймешь, - сказал Поль. Наконец-то успокоился.

С этими словами он подоткнул фартук еще выше и торопливо зашагал по улице. Сворачивая к Холборну, он наткнулся на молодого джентльмена в ливрее. Юнец, хотя и маленького роста, оказался бойким и немедленно накинулся на него, весьма живо выражая свое неудовольствие.

- Эй, ты, олух! - воскликнул молодой джентльмен. - Не видишь, куда идешь, что ли? Не смотришь себе под ноги, что ли? Глаза у тебя зря приделаны, что ли? Эх ты! Да ну тебя, право!

Молодой джентльмен произнес последние слова очень громко и таким тоном, как будто в них-то и заключалась самая оскорбительная суть. Но вслед за этим его гнев сразу перешел в удивление, и он закричал уже более мирным тоном:

- Как! Полли!

- Быть не может! - ответил Полли. - Неужели это ты?

- Нет, не я, - отвечал юнец, - это мой сын, самый старший. Делает честь своему папаше! Верно, Полли? - И, слегка подшутив таким образом, он остановился посреди тротуара и завертелся волчком, чтобы лучше показать себя со всех сторон, сильно мешая прохожим, которые были настроены далеко не так жизнерадостно.

- Просто не верится, - сказал Поль. - Как? Значит, ты ушел со старого места? Неужели правда?

- А то как же! - отвечал его юный приятель, засовывая руки в карманы белых плисовых штанов и важно выступая рядом с цирюльником. - Если можешь отличить хорошие сапоги от плохих, так взгляни на эти!

- За-ме-чательно! - воскликнул мистер Свидлпайп.

- А в шикарных пуговицах ты что-нибудь смыслишь? - спросил юнец. - Если не знаешь толку, лучше и не гляди на мои пуговицы, - эти львиные головы сделаны для людей со вкусом, а не для каких-нибудь выскочек.

- За-ме-чательно! - опять воскликнул цирюльник. - Да еще зеленый фрак с золотым галуном! И кокарда на шляпе!

- Ну, а то как же, - отвечал юнец. - Да ну ее, эту кокарду. Похожа как две капли воды на вентилятор в кухонном окне у мамаши Тоджерс, только что не вертится. Ты не видал, старуху не пропечатали еще в 'Газете'? *

- Нет, - ответил цирюльник. - А разве она обанкротилась?

- Не обанкротилась, так обанкротится, - возразил Бейли. - Без меня у нее дело не пойдет. Ну, а как твое здоровье?

- Да недурно, - сказал Полли. - Ты живешь в этом конце города или просто шел ко мне повидаться? Какие у тебя дела в Холборне?

- Никаких дел у меня в Холборне нету, - отвечал Бейли с некоторым неудовольствием. - Все мои дела в Вест-Энде *. Хозяин у меня теперь первый сорт! Какое у него лицо, не разберешь из-за бакенбард, а какие бакенбарды не разберешь из-за краски. Вот это настоящий джентльмен! Верно? Может, хочешь прокатиться? Только как бы тебе не повредило. Увидишь, как я легкой рысью выезжаю из-за угла, - пожалуй, еще в обморок упадешь.

Чтобы дать некоторое понятие об этом эффектном появлении, мистер Бейли сам изобразил бегущего