только потом судьба вывела его, израненного, к своим. Костю и Александра, уходивших в сторону 22-го блокпоста, заметили и выдали боевикам чеченские дети. Началось активное преследование.

Лейтенанта курганского СОБРа Константина Максимова застрелил дудаевский снайпер. По отработанной схеме — сначала поразил в левое бедро и только потом убил.

6 марта 1996 года я стал свидетелем массового героизма российских собровцев и омоновцев. Этот день для них был очередным испытанием и очередным провалом грозненского военного руководства. Было ли хоть какое-нибудь управление в этот день, то реальное единоначалие, которого ждали, да так и не дождались в Чечне наши силы?

Я знаю одно, что 6 марта собровцы из Нижнего Новгорода, Перми, Липецка, Кургана под вражеским огнем врывались на проспект Ленина, окруженный оскаленными огнем высотками да пятиэтажками — без прикрытия артиллерии, минометов, без дымов, в едином порыве не отдать на поругание дудаевцам раненых товарищей по оружию, мертвые тела тех, кто погиб в неравном бою.

Эфир был наполнен мольбами о помощи, которые неслись со многих блокпостов и комендатур, атакуемых боевиками.

Специальные подразделения МВД России и внутренние войска ждали поддержки от федеральных сил, думали, вот-вот по улицам Грозного загрохочут танки, САУ, жалящие огнем спасительницы «Шилки». И с их помощью можно будет преодолеть превосходство боевиков за Сунжей — где посреди подбитой собровской техники еще шевелились раненые офицеры: они поднимали головы, слабо взмахивали руками, зовя: «Придите за нами, братья». Среди них, мертвые, лежали те, кто спешил к ним, чтобы освободить от мук, вынести на блокпост № 7.

Весь день 6 марта возле блокпостов № 22 и № 7, по всему Грозному, в его окрестностях, в отдаленном Черноречье шли бои. В минуты затишья было слышно вечное, безразличное к нашим страданиям журчание Сунжи.

Я стоял возле бойницы, глядя в сторону проспекта Ленина. Приказом Временного управления МВД России с блокпоста № 22 были отведены собровцы Кургана — те, кого подполковник Родькин оставил на усиление, и пришедшие к нам днем на помощь челябинцы. Все мои мысли были о пропавших без вести четырех курганцах, обреченных на смерть и раненых собровцах, что ждали своего конца на проспекте.

Мы ждали армейских танков и вертолетов. Без них всех, кто пытался достать раненых собровцев, находила смерть.

На блокпосту к наступлению сумерек нас оставалось меньше двадцати человек.

Справа от бойницы, также напряженно вглядываясь в теснящие нас развалины, встал сержант пермского ОМОНа Андрей Т. Весь день он стрелял из КПВТ. БТР внутренних войск, без аккумулятора, со спущенными шинами стоял «на приколе» возле блокпоста. Из него Андрей Т. простреливал улицу, выходящую прямо на нас.

Именно Андрей Т. с наступлением вечера взял командование блокпостом № 22 на себя: перераспределил по позициям людей, поставил растяжки, дал целеуказания…

Зная, как нам будет трудно, если дудаевцы предпримут ночные атаки, он сказал мне:

— Дай Бог, чтобы было завтра.

Этот сержант своим поведением, умной распорядительностью в который раз подтвердил истину: с началом боя командование часто переходит в руки тех, кому судьбой предназначено быть командиром.

Час назад мы с Андреем и Николаем У., тоже пермским омоновцем, говорили с двумя чеченскими девушками, которые под обстрелом, невредимые, как святые, вышли к нашему блокпосту, чтобы сказать, что собровец из Кургана находится недалеко от блокпоста, в развалинах. Они боялись на глазах у сотен дудаевцев рукой показать направление, где находится мой земляк-офицер. Мы поодиночке впустили чеченок в блокпост, расспросили в подробностях. Оказалось, раненый окликнул их, когда они шли рядом с разрушенной одноэтажкой. Почему чеченские девушки согласились, рискуя жизнью, передать нам информацию от бойца СОБРа, мы не нашли ответа. Одна из девчонок просто тряслась от страха, и ей сказали, что я журналист из Москвы и с ними не случится ничего плохого.

Они ушли так же, как и пришли: словно растаяли. Когда большим черным облаком темнота опустилась над Сунжей, из нее, слева от блокпоста, откуда днем нам кричали «Аллах Акбар», вдруг донеслось:

— Эй, мужики!

— Ты кто? — прокричал кто-то из блокпоста.

— СОБР из Кургана.

— Давай сюда.

— Я не вижу, в какую сторону двигаться.

И тогда в кромешную тьму на голос бросился пермский омоновец Николай У.

Потом был взрыв гранаты — это курганский собровец бросил ее в чеченцев, чтобы отвлечь от себя внимание. Автоматным и пулеметным огнем блокпост прикрывал бегущих в нашу сторону двух людей.

— Саня! Ты? — закричал я водителю курганского БТРа — лейтенанту милиции. Он единственный из ушедших от нас утром курганцев вернулся к нам ночью, посеченный осколками.

Первый вопрос по рации, когда солдат внутренних войск доложил, что на блокпост № 22 вышел собровец из Кургана, был: «Опознан ли он?».

— Да, — доложил солдат, — журналист опознал.

Всю ночь мы с сержантом пермского ОМОНа Андреем Т. ходили по блокпосту, говоря друг с другом и с солдатами: Володей, Олегом, Андреем, Расимом, Рафаэлем и другими, призванными во внутренние войска в основном из Уфы. А потом стоило ненадолго закрыть глаза, как возник передо мной подполковник Родькин — такой, каким я видел его в последний раз: одетый, как принято говорить среди собровцев, «по-тяжелому» — в разгрузке, с автоматом, в белом подшлемнике, в черной вязаной шапочке — немыслимо спокойный в жизни и на пороге своей смерти.

Всю ночь мы ждали атаки дудаевцев. Но боевики не рискнули идти в центр через Сунжу, правильно посчитав, что возле блокпостов многие из них найдут смерть.

«Завтра» для блокпоста № 22 наступило в третьем часу ночи, когда на усиление к нам пришел БТР Зеленокумского полка внутренних войск с девятью бойцами под командованием майора Сергея Т. - грамотного, распорядительного командира, который доукрепил блокпост, перестроил его внутри.

Он говорил солдатам:

— В вашем геройстве лично я не нуждаюсь. Ходить — только пригибаясь, у амбразур без толку не маячить.

В шестом часу утра по слабенькому радиоприемничку, принесенному с собой вновь прибывшими, мы услышали успокаивающие Россию сообщения, что в Грозном в прошедшие день и ночь тяжелая артиллерия и техника не применялись.

Мы встретили это молчанием. Ни в Москве, ни в Ханкале, ни в аэропорту «Северный» никто не был способен услышать наши проклятья.

Кого, по указке сверху, пытался успокоить диктор Всероссийского радио? Жену погибшего подполковника Евгения Родькина, его восьмилетнего сына? Родителей, жен и детей майора Владимира Звонарева, лейтенанта Константина Максимова, матерей добитых ночью боевиками российских собровцев, которые так и не дождались помощи? Для всего контингента МВД России в Грозном «завтра» наступило только утром 8 марта с заходом в город армейских танков и другой боевой техники федеральных сил.

Март 1996 г.

Над медленно просыпающимся Грозным еще висел полумесяц. Всю ночь, мертвенно блистая, он верно служил боевикам, освещая только им известные ходы и тропки. При случае чеченцы могли даже помолиться на него. Они поднимали головы в сторону сверкающего в черном небе клинка и шептали: «Аллах Акбар!». Только безумно храбрый, рискуя погибнуть под градом свинца, мог прокричать эти слова в сторону русских. Но в ночной тишине эхо гуляет по разрушенному городу, как по чеченскому лесу, и я, гражданский,