никто и знаться не будет. Бездельников у нас хоть отбавляй (тут она повысила голос), есть и такие, которые даже в учителя не годятся; так вот, пусть глядят в оба, небось найдутся охотники на их место. Но все эти нарекания и шпильки не исторгли ни единого слова из уст незлобивого учителя, который сидел рядом с Нелли молча, ни на кого не жалуясь, и, пожалуй, был только грустнее обычного.

Вечером в садике послышались торопливые шаги, и пожилая соседка, столкнувшись с учителем в дверях, сказала ему, чтобы он шел к матушке Уэст — и поскорее, не дожидаясь ее. Учитель как раз собрался погулять с Нелли, и, не отпуская руки девочки, он быстро зашагал по улице, а соседка заковыляла за ними следом.

Подойдя к небольшому домику, учитель осторожно постучал в дверь. Ее тут же отворили. Они вошли и увидели женщин, окружавших дряхлую старуху, которая сидела на стуле и горько плакала, ломая руки и раскачиваясь взад и вперед.

— Матушка Уэст! — воскликнул учитель, подходя к пей. — Неужели ему так плохо?

— Кончается мой внучек! — простонала она. — Отходит! И все вы виноваты! Я не пустила бы вас к нему, да уж очень он просил. Вот до чего ученье доводит! О господи, господи! Что мне теперь делать?

— Матушка Уэст, не вините меня, — сказал учитель. — Я не обижаюсь на вас, нет, нет! Когда у людей такое горе, они не вольны в своих словах. Вы сами не знаете, что говорите!

— Нет, знаю! — воскликнула старуха. — Это все правда! Если бы мой внучек не сидел по целым дням над книжками, не боялся, что вы его накажете, он был бы здоровый и веселый.

Учитель посмотрел на других женщин, словно спрашивая, неужели никто из них не заступится за него, но они только качали головой и шептались друг с дружкой, повторяя, что ученье впрок не идет, и вот лишнее этому доказательство. Не сказав им ни слова, не бросив на них ни одного укоризненного взгляда, учитель пошел следом за соседкой, которая прибегала за ним, в спальню, где на постели, полуодетый, лежал его любимый ученик.

Он был еще совсем маленький мальчик, совсем ребенок. Волосы, по-прежнему кудрявые, обрамляли его лицо, глаза горели огнем, но огонь этот был уже не земной. Учитель сел рядом с ним и, склонившись над подушкой, тихо окликнул его по имени. Мальчик приподнялся, провел ладонью по его лицу, потом обнял за шею исхудалыми руками и прошептал: — Добрый мой друг!

— Да, да, я твой друг, Гарри! Видит бог, я хотел тебе добра! — сказал бедный учитель.

— Кто это? — спросил мальчик, увидев Нелл. — Я боюсь поцеловать ее, она может заразиться. Пусть даст мне руку.

Не в силах сдержать слезы, девочка подошла к кровати и сжала его бессильные пальцы. Через минуту больной высвободил их и опустил голову на подушку.

— Ты помнишь мой сад, Гарри? — проговорил учитель, стараясь вывести его из забытья. — Помнишь, как там бывало хорошо по вечерам? Приходи ко мне поскорее! Цветы и те скучают без тебя и стоят такие грустные. Ты придешь, дорогой? Ведь придешь, правда?

Мальчик улыбнулся слабой, такой слабой улыбкой и погладил своего друга по седой голове. Губы его дрогнули, но ни слова не слетело с них — ни слова, ни единого звука.

Наступило молчание, и вечерний ветерок занес в распахнутое настежь окно неясный гул голосов.

— Что это? — спросил больной, открывая глаза.

— Это мальчики играют на лужайке. Он вынул из-под подушки платок и хотел было взмахнуть им. Но рука его бессильно опустилась на одеяло.

— Дай мне, — сказал учитель.

— Помашите из окна, — послышался чуть внятный шепот. — Привяжите его к решетке. Может, они увидят и вспомнят обо мне.

Он приподнял голову, посмотрел на этот развевающийся на ветру флажок, перевел с него взгляд на биту, которая праздно валялась на столе рядом с грифельной доской, книжкой и другим мальчишеским имуществом. Потом снова опустился на подушку и спросил, почему не видно девочки, здесь ли она?

Нелл подошла к нему и погладила беспомощную руку, лежавшую на одеяле. Два старых друга — учитель и ученик, — ибо они были друзьями, несмотря на разницу в летах, — обнялись долгим объятием, а потом мальчик повернулся лицом к стене и уснул.

Учитель сидел у кровати, сжимая похолодевшую маленькую руку — руку мертвого ребенка. Он знал это, а отпустить ее не мог и все гладил, гладил, стараясь согреть ее.

Сердце у девочки разрывалось от боли, когда они с учителем вышли из комнаты, где лежал умерший, и вернулись в школу. И все же она утаила от деда истинную причину своего горя и слез, ибо маленький школьник, тоже был внуком и после него осталась только дряхлая бабушка, осужденная до конца дней своих оплакивать эту безвременную смерть.

Нелл постаралась скорее лечь спать и наедине с собой дала волю слезам. Но печальная сцена, свидетельницей которой ей пришлось быть, заключала и полезный урок довольства и благодарности — довольства судьбой, даровавшей ей здоровье и свободу, и благодарности за то, что она может служить опорой единственному близкому человеку и другу, может жить и дышать в этом прекрасном мире, когда столько юных существ — юных и полных тех же надежд, что ласкали и ее сердце, — рано встречают смерть на своем пути и сходят в могилу. Сколько таких холмиков зеленело на том старом кладбище, где она гуляла недавно! И хотя Нелл судила об этом по-детски и, может быть, не совсем понимала, как прекрасен и безмятежен удел тех, кто покидает нас в юные годы, не зная горечи потерь (которые убивают стариков по многу раз в течение их долгой жизни), все же она восприняла суровый и простой урок, преподанный ей в тот вечер, и запомнила его надолго.

Маленький школьник снился ей всю ночь — не в гробу, не с закрытыми глазами, а радостный, улыбающийся, среди сонма ангелов. Солнце, метнув свои веселые лучи в каморку, разбудило ее. А теперь им надо было проститься с бедным учителем и снова начать свои странствия.

Когда они собрались в путь, занятия в школе уже шли своим чередом. В полутемном классе стоял гул голосов, быть может более сдержанный, более приглушенный, чем вчера, но лишь на самую малость. Учитель встал из-за стола и проводил их до калитки.

Неуверенной, дрожащей рукой девочка протянула ему деньги, которые леди на скачках дала ей за цветы, и, не в силах вымолвить ни слова благодарности, вспыхнула от смущения, что не может предложить больше. Но учитель не взял их, он поцеловал ее и пошел назад в школу.

Они не сделали и десяти шагов, как учитель снова появился в дверях. Старик, а за ним и девочка вернулись и пожали ему руку. — Желаю вам удачи и счастья, — сказал он. — Я теперь остаюсь совсем один. Если вы опять придете в наши края, не забудьте эту маленькую деревенскую шкоду.

— Мы никогда ее не забудем, сэр! — воскликнула Нелл. — Никогда не забудем, как вы были добры к нам!

— Сколько раз мне приходилось слышать такие обещания из детских уст, — с задумчивой улыбкой сказал учитель и покачал головой. — Но они быстро забывались. Был у меня один маленький друг — маленькие друзья надежнее, — а теперь и его нет. Да хранит вас господь!

Старик и девочка простились с ним в последний раз и медленно пошли по улице, оборачиваясь на ходу, пока его еще было видно. Наконец и деревня и дым, поднимавшийся из ее труб, остались далеко позади. Путники прибавили шагу, решив держаться большой дороги и идти туда, куда она приведет их.

Но большие дороги тянутся бесконечно. Если не считать двух-трех деревушек, мимо которых они прошли не останавливаясь, да одинокой харчевни, где им продали хлеба и сыра, дорога так никуда и не привела их за весь день, а конца этому скучному однообразному пути не было видно. Но им не оставалось ничего другого, как идти вперед, и они шагали все медленнее и медленнее, потому что усталость уже одолевала их.

Тихий вечер, пришедший на смену дню, застал путников у перекрестка, где дорога круто сворачивала через большой выгон. Они подошли к краю этого выгона и возле живой изгороди, отделявшей его от полей, неожиданно наткнулись на фургон, который стоял там.

Это был не какой-нибудь облезлый, грязный, запыленный рыдван, а хорошенький домик на колесах с белыми кисейными занавесками, подобранными на окнах фестончиками, и с зелеными ставнями в ярко- красную полоску, что придавало всему этому сооружению чрезвычайно нарядный вид столь удачным сочетанием цветов. И в упряжке у него ходили не какой-нибудь осел или заморенная кляча, а пара сытых