свои букетики. Но — увы! — здесь было столько попрошаек, гораздо более смелых, чем она, столько цыганок, суливших мужей, столько всяких других мастеров своего дела! И хотя некоторые леди, приветливо улыбаясь ей, отрицательно покачивали головой, или восклицали, обращаясь к своим кавалерам: «Посмотрите, какое хорошенькое личико!» никто из них не задерживался взглядом на этом хорошеньком личике и никто не замечал, какое оно усталое и как оно осунулось от голода.

Но нашлась одна леди, которая, по-видимому, поняла Нелли. Она сидела в красивой карете, а два молодых щеголя, только что вышедших из этой кареты, болтали и громко смеялись, словно забыв о своей спутнице. Вокруг было много других дам, однако они отворачивались от той и смотрели куда угодно — по сторонам или на молодых щеголей (на них — отнюдь не пренебрежительно), — только не на нее. А она отмахнулась от навязчивой цыганки, сказав, что ее судьба давно ей известна, Нелли же подозвала к себе, взяла цветы, положила несколько монет в протянутую к ней дрожащую руку и воскликнула: «Иди домой, заклинаю тебя! Твое место не здесь, а дома!» Кукольники и Нелли с дедом без конца бродили вдоль длинной вереницы карет, видя все, кроме лошадей и самих скачек, и каждый раз при звуке колокола, повелевавшего освободить скаковой круг, садились отдохнуть среди ослов и повозок и выходили снова только после очередного заезда. Панч раз за разом представал перед толпой во всем блеске своего остроумия, но Томас Кодлин все это время не спускал глаз со своих попутчиков, и убежать незамеченными они не могли.

Наконец, уже совсем к вечеру, мистер Кодлин выбрал еще одно подходящее местечко — и вскоре представление было в самом разгаре. Девочка сидела вместе со стариком позади ширм и думала: «Странно! Почему это лошади, такие красивые благородные существа, притягивают к себе всякий сброд?» — как вдруг громкий хохот, вызванный экспромтом Коротыша, имевшим прямое отношение к событиям этого дня, заставил ее очнуться от раздумья и оглядеться по сторонам.

Если уходить тайком, минута сейчас самая подходящая. Коротыш орудовал дубинкой и в пылу драки швырял своих героев по всей сцене, зрители со смехом следили за этой потасовкой, и даже лицо мистера Кодлина смягчилось мрачной улыбкой, когда его блуждающий взгляд скользнул по рукам, украдкой полезшим в жилетные карманы за шестипенсовыми монетами. Если уходить тайком, минута сейчас самая подходящая. Старик и девочка воспользовались ею и побежали.

Они пробирались между балаганами, экипажами и сквозь толпы людей, не останавливаясь, не оглядываясь назад. Зазвонил колокол. И когда до каната оставалось лишь несколько шагов, скаковой круг опустел. Но они нарушили его священную границу, словно не слыша свиста и криков, несшихся им вдогонку, крадучись обогнули крутой склон холма и побежали прямо в открытое поле.

Каждый день, возвращаясь домой после очередной попытки найти работу. Кит поднимал глаза на окно верхней комнаты, — той самой, которая предназначалась Нелли, в надежде увидеть там какие-нибудь знаки ее присутствия. Собственное горячее желание и слова Квилпа поддерживали в нем веру, что девочка все-таки придет под их скромный кров, и надежда, угасавшая в нем к вечеру, каждое утро возрождалась снова.

— Уж завтра-то они непременно придут, а, мама? — со вздохом сказал однажды Кит, усталым движением снимая шляпу. — Неделя как их нет. Не могут же они быть в отлучке больше недели!

Миссис Набблс покачала головой и напомнила сыну, что ему уже не в первый раз приходится испытывать разочарование.

— Да, — согласился Кит, — ты, мама, всегда правильно говоришь. Но, с другой стороны, побродили неделю, и хватит, этого вполне достаточно. Как ты думаешь?

— Достаточно, Кит, даже больше чем достаточно, а все-таки они могут и не вернуться.

Кит чуть было не рассердился на такой ответ, тем более что он ждал его и чувствовал, насколько мать права.

Но порыв этот прошел мгновенно, и его сердитый взгляд снова смягчился, так и не дойдя по адресу.

— Что же с ними сталось, как по-твоему? Неужто в море ушли?

— Матросами — вряд ли, — с улыбкой сказала миссис Набблс. — А не скрылись ли они в какую-нибудь другую страну, вот что мне думается.

— Мама! — воскликнул Кит, и лицо у него вытянулось. — Ну, зачем ты это говоришь!

— Боюсь, что так оно и есть, — сказала она. — И соседи так думают, а некоторые даже уверяют, будто их видали на корабле, и даже называют место, куда они уехали, но я, сынок, этого названия не выговорю, и не жди.

— Не верю! — воскликнул Кит. — Ни одному слову не верю! Болтают, сами не знают что! Делать им больше нечего!

— Может, и зря болтают, кто их разберет, — сказала миссис Набблс. — А может, это и правда, потому что ходят слухи, будто у старика были припрятаны кое-какие деньги и будто никто об этом не знал, даже тот — карлик… ну, страшилище, о котором ты мне рассказывал… как его, Квилп, что ли? Вот соседи и поговаривают, что старик и мисс Нелл уехали в другую страну, где деньги у них никто не отнимет и где им можно будет жить спокойно. Что ж, разве это не похоже на правду?

Кит грустно почесал в затылке, нехотя соглашаясь с матерью, потом дотянулся до гвоздя и снял с него клетку, решив почистить ее и насыпать корму птице. За этим занятием он вдруг вспомнил про старичка, который дал ему шиллинг, и спохватился, что сегодня — именно сегодня и чуть не в этот самый час — старичок будет ждать его у дома нотариуса. Вспомнив все это, Кит мигом повесил клетку на гвоздь, в двух словах объяснил матери, в чем дело, и со всех ног бросился к назначенному месту.

Он прибежал туда с опозданием минуты на две, так как контора мистера Уизердена была довольно далеко от их дома, но, к счастью, старичок еще не приезжал; во всяком случае, фаэтона нигде не было видно, а приехать и уехать за это время они, конечно, не могли. Убедившись с чувством огромного облегчения, что еще не поздно, Кит прислонился к фонарному столбу, чтобы перевести дух, и стал ждать пони и его седоков.

И действительно, не прошло и нескольких минут, как все тот же упрямый пони (а судя по его виду, он был упрямец из упрямцев) на легкой рыси появился из-за угла, не утруждая себя излишней спешкой и выбирая дорогу где почище, чтобы, упаси боже, не запачкать копыт. Позади пони сидел маленький старичок, а рядом с маленьким старичком сидела маленькая старушка с точно таким же букетом, как и в прошлый раз. Старичок, старушка, фаэтон и пони в полном согласии следовали своим путем, но за несколько домов до конторы нотариуса пони, введенный в заблуждение медной дощечкой, прибитой под молотком на двери портного, вдруг остановился и замер на месте, тем самым давая понять, что это именно тот дом, который им нужен.

— Ну, сударь, вы будете любезны везти нас дальше или нет? Нам не сюда, — сказал старичок.

Пони устремил внимательный взгляд налево и погрузился в созерцание пожарного крана.

— О господи! Какой он неслух, этот Вьюнок! — воскликнула старушка. — Так хорошо себя вел, хорошо бежал, и вдруг нате! Мне стыдно за него! Что с ним делать, просто ума не приложу!

Досконально изучив устройство пожарного крана, пони посмотрел куда-то вверх, в поисках своих исконных врагов — мух, и так как одна из них как раз в эту минуту пощекотала ему ухо, он дернул головой, махнул хвостом и вслед за этим погрузился в тихую, солидную задумчивость. Старичок, исчерпавший все доступные ему средства убеждения, вылез из фаэтона и хотел взять пони под уздцы, но пони, вероятно, счел такую уступку со стороны хозяина вполне достаточной, или же углядел вдали медную дощечку нотариуса, или же решил действовать назло — кто его знает. Во всяком случае, он ринулся вперед, увозя старушку, и остановился там, где и следовало, предоставив старичку догонять его, задыхаясь, на своих двоих.

Вот тут-то Кит и возник рядом с пони и, улыбаясь, поднес руку к шляпе.

— Господи помилуй! — воскликнул старичок. — Мальчик все-таки пришел! Вы видите, голубушка?

— Я же сказал, что приду, — ответил Кит, поглаживая Вьюнка по шее. — Надеюсь, вы приятно проехались, сэр? У вас такой хороший пони.

— Голубушка! — сказал старичок. — Это какой-то необыкновенный мальчик! Я уверен, что он прекрасный мальчик!

— Я тоже в этом уверена, — подхватила старушка. — Прекрасный мальчик и, должно быть, такой же прекрасный сын.