Мне следовало бы знать, что он ни за что не придет мне на помощь, но эта необходимость заново строить вопрос, как будто я задавал его впервые, совсем меня смутила.

– Можно ли рассчитывать, – выговорил я наконец, – что мой покровитель, тот первоисточник, о котором вы говорили, мистер Джеггерс, скоро… – и тут я из деликатности умолк.

– Что «скоро»? – спросил мистер Джеггерс. – В таком виде, вы сами понимаете, это еще не вопрос.

– Скоро прибудет в Лондон, – сказал я, найдя, как мне казалось, нужные слова, – или вызовет меня куда-нибудь?

– В связи с этим, – отвечал мистер Джеггерс, в первый раз за все время глядя прямо на меня своими темными, глубоко сидящими глазами, – мы должны вернуться к тому вечеру у вас в деревне, когда произошло наше знакомство. Что я вам тогда сказал, Пип?

– Вы сказали, мистер Джеггерс, что может пройти много лет, прежде чем я увижу своего благодетеля.

– Совершенно верно, – сказал мистер Джеггерс. – Это и есть мой ответ.

Глаза наши встретились, и я почувствовал, что весь дрожу, так мне хочется вытянуть из него хоть что- нибудь. И тут же почувствовал, что он это видит и что у меня меньше чем когда-либо шансов что-нибудь из него вытянуть.

– Вы и сейчас думаете, что может пройти еще много лет?

Мистер Джеггерс покачал головой: то не был отрицательный ответ на мой вопрос, то было отрицание самой возможности добиться от него ответа, – и оба безобразных слепка, на которые взгляд мой случайно упал в эту минуту, скорчили такие гримасы, точно им стало невтерпеж нас слушать и они сейчас чихнут.

– Пожалуй, друг мой Пип, – сказал мистер Джеггерс, согревая себе ляжки нагретыми у огня ладонями, – я вам сейчас кое-что разъясню. Этого вопроса мне задавать нельзя. Добавлю для ясности, что этот вопрос может скомпрометировать меня. Пожалуй, я пойду даже дальше; я вам скажу еще кое-что.

Он замолчал и так низко нагнулся, хмурясь на свои сапоги, что теперь уже мог потереть себе икры.

– Когда это лицо объявится, – сказал мистер Джеггерс, снова распрямляя спину, – вы и это лицо будете договариваться без моего участия. Когда это лицо объявится, моя роль в этом деле будет кончена. Когда это лицо объявится, мне не нужно будет даже знать об этом. Вот и все, что я могу вам сказать.

Мы обменялись долгим взглядом, а потом я отвел глаза и в раздумье уставился в пол. Из последних слов мистера Джеггерса я вывел, что мисс Хэвишем по каким-то причинам, а может быть, без всякой причины, не посвятила его в свои планы относительно меня и Эстеллы; что это его обидело, задело его самолюбие; или же что он не сочувствует этим планам и не желает иметь к ним никакого касательства. Я снова поднял глаза и увидел, что он не сводит с меня проницательного взгляда.

– Если это все, что вы можете мне сказать, сэр, – проговорил я, – мне тоже больше нечего сказать.

Мистер Джеггерс кивнул головой, вытащил свои часы, приводившие в такой трепет воров, и спросил меня, где я собираюсь обедать. Я ответил, что дома, с Гербертом. После этого я посчитал необходимым в свою очередь спросить, не согласится ли он отобедать с нами, и он сейчас же принял мое приглашение. Но он непременно захотел идти вместе со мной, чтобы я не затеял в его честь никаких особых приготовлений, а ему еще нужно было написать письмо и, само собой разумеется, вымыть руки. Поэтому я сказал, что пройду пока в контору поболтать с Уэммиком.

Дело в том, что, когда я оказался обладателем пятисот фунтов, в голове у меня мелькнула мысль, уже не раз приходившая мне раньше; и я решил, что Уэммик – как раз тот человек, с которым стоит посоветоваться в таком деле.

Уэммик уже запер кассу и готовился уходить домой. Он слез с табурета, взял с конторки две оплывших свечи и поставил их вместе со щипцами на приступку возле двери, чтобы погасить перед самым уходом; подгреб угли в камине, снял с вешалки шляпу и шинель и теперь, чтобы размяться после рабочего дня, энергично выстукивал себе грудь ключом от кассы.

– Мистер Уэммик. – сказал я, – мне интересно узнать ваше мнение. Я бы очень хотел помочь одному другу.

Уэммик накрепко замкнул свой почтовый ящик и покачал головой, словно наотрез отказываясь потакать подобной слабохарактерности.

– Этот друг, – продолжал я, – мечтает посвятить себя коммерческой деятельности, но у него нет денег для первых шагов, и это его очень угнетает. Вот я и хочу как-нибудь помочь ему сделать первые шаги.

– Внести за него пай? – спросил Уэммик, и тон его был суше опилок.

– Внести за него часть пая, – ответил я, ибо меня пронзило тягостное воспоминание об аккуратной пачке счетов, ожидавшей меня дома. – Часть внести и еще, может быть, дать обязательство в счет моих надежд.

– Мистер Пип, – сказал Уэммик, – окажите мне любезность, давайте вместе сосчитаем по пальцам все мосты отсюда до Челси. Что у нас получается? Лондонский мост – раз; Саутворкский – два; Блекфрайерский – три; Ватерлооский – четыре; Вестминстерский – пять; Вокгколлский – шесть. – Называя мосты один за другим, он по очереди пригибал пальцы к ладони бородкой ключа. – Вот видите, целых шесть мостов, выбор богатый.

– Ничего не понимаю, – сказал я.

– Выберите любой мост, мистер Пип, – сказал Уэммик, – пройдитесь по нему, станьте над средним пролетом и бросьте свои деньги в Темзу, – прощай, мои денежки! Выручите ими друга – и скорее всего вы скажете то же самое, только неприятностей будет больше, а толку меньше.

Сказав это, он так растянул рот, что я мог бы опустить туда целую газету.

– Вы меня совсем обескуражили, – сказал я.

– Что и требовалось, – сказал Уэммик.

– Значит, – продолжал я, начиная сердиться, – по вашему мнению, никогда не следует…

– …вкладывать капитал в друзей? – подхватил Уэммик. – Конечно, не следует. Разве только если человек хочет избавиться от друга, а тогда надо еще подумать, какого капитала не жаль, чтобы от него избавиться.

– И это ваше окончательное мнение, мистер Уэммик?

– Это мое окончательное мнение здесь, в конторе.

– Ах, вот как! – сказал я, не отставая от него, потому что в последних его словах усмотрел лазейку. – Но, может быть, в Уолворте вы были бы другого мнения?

– Мистер Пип, – ответил он с достоинством, – Уолворт это одно, а контора – совсем другое. Точно так же Престарелый это одно, а мистер Джеггерс – совсем другое. Смешивать их не следует. О моих уолвортских взглядах нужно справляться в Уолворте; здесь, на службе, можно узнать только мои служебные взгляды.

– Очень хорошо, – сказал я с облегчением. – Тогда можете быть уверены, что я навещу вас в Уолворте.

– Мистер Пип, – отвечал он, – рад буду видеть вас там, если вы приедете как частное лицо.

Мы вели этот разговор почти шепотом, хорошо зная, каким тонким слухом обладает мой опекун. В эту минуту он появился в дверях кабинета с полотенцем в руках, и Уэммик тотчас надел шинель и приготовился загасить свечи. Мы все вместе вышли на улицу и у порога расстались: Уэммик повернул в одну сторону, а мы с мистером Джеггерсом – в другую.

В течение этого вечера я не раз пожалел, что у мистера Джеггерса нет на Джеррард-стрит Престарелого, или Громобоя, или кого-нибудь, или чего-нибудь, что могло бы придать ему хоть немного человечности. Очень грустно было думать, да еще в день рожденья, что едва ли стоило достигать совершеннолетия в таком настороженном и недоверчивом мире, какой он создавал вокруг себя. Он был в тысячу раз умнее и образованнее Уэммика, но Уэммика мне было бы в тысячу раз приятнее угостить обедом. И не одного только меня мистер Джеггерс вогнал в тоску: когда он ушел, Герберт сказал мне, устремив глаза на огонь, что, наверно, на его, Герберта, совести лежит какое-то страшное преступление, о котором он начисто забыл, – иначе он не чувствовал бы себя таким виноватым и подавленным.

Полагая, что воскресенье – самый подходящий день для того, чтобы справиться об уолвортских взглядах мистера Уэммика, я в ближайшее же воскресенье предпринял паломничество в замок. Когда я оказался перед крепостными стенами, флаг гордо реял по ветру и подъемный мост был поднят; но, не