Их похитили? А может, это какой-то розыгрыш? Или напавшие — террористы? Вообще, что происходит? У журналиста мелькнула отчаянная надежда, будто курды как-то связаны с полицией, но он осознавал, что это не так. Не тот случай. Происходящее ничуть не походило на арест. Парни держались скрытно, воровато — и их окружала легкая, но явственная атмосфера убийства. В мыслях замелькали сцены обезглавливания. Все эти бедняги, которым не повезло в Ираке, Афганистане, Чечне. Прижмут к земле, нож полоснет поперек сонных артерий и гортани, из обезглавленного тела с хрипом вырвется воздух, хлынет кровь, а потом труп обмякнет на земле. «Аллах акбар! Аллах акбар!» Низкокачественная съемка, выложенная в Интернете. Ужас. Человеческое жертвоприношение, вживую, во «всемирной паутине».

Археолог продолжала браниться. Роб дергался, пытался вывернуться, но держали его крепко. Не получалось у него быть героем. Но хоть слово сказать…

— Кристина! — позвал он. — Кристина!

— Да! — послышалось сзади.

— Как вы? Что за…

Кулак врезался прямо в губы Робу. Рот наполнился соленой кровью. Боль была резкой и сильной; у Латрелла чуть не подкосились ноги.

Предводитель подошел, остановился перед журналистом и, взяв за подбородок, приподнял его лицо.

— Молчать! Не говорить!

В лице главаря не было жестокости. Его выражение было скорее… покорным. Как будто курдам нужно сделать нечто такое, чего делать не хочется, но придется. Нечто поистине ужасное…

Вроде казни.

Роб смотрел, как один из них медленно и осторожно приоткрыл входную дверь музея. При виде этой двери на Роба нахлынули воспоминания. О нескольких странных последних часах его жизни — об овцах, которых убивали на улицах Урфы, о мужчинах в черных праздничных шароварах, о том, как они с Кристиной тайком пробирались в музей. И о безмолвном вопле младенца, погребенного заживо двенадцать тысяч лет назад.

Курд, стоявший у входа, кивнул своим товарищам. Горизонт, похоже, был чист.

— Идти! — рявкнул главарь на Роба. — Идти в машина!

Стражи бесцеремонно поволокли Роба через все еще неостывшую, освещенную луной автостоянку. Возле машины, заляпанной ягодами инжира, теперь стояли еще три. Все старые, помятые местные авто — они никак не могли быть полицейскими. Роб почувствовал, как его покинула последняя тень надежды.

Намерения похитителей были очевидны — увезти Роба и Кристину куда-то подальше отсюда. Возможно, за город. В уединенный дом, где их можно будет привязать к стульям. Роб представил себе звук, с которым лезвие ножа рассечет ему глотку. «Аллах акбар!» Он постарался выкинуть возникшую в воображении картину из головы. Нужно сохранять ясность мысли. Спасти Кристину. Спастись самому. Ради дочери.

Его дочери!

Чувство вины кольнуло Роба в сердце, словно острый стеклянный кинжал. Лиззи, дочурка! Он же не далее чем вчера пообещал ей, что через неделю вернется домой.

А теперь получается, никогда больше ее не увидит. Глупость, глупость, глупость!

Ладонь с силой нажала Робу на голову. Его заставляли пригнуться и залезть на заднее сиденье машины, провонявшей невесть чем. Латрелл упирался, понимая, что его везут на смерть. Он оглянулся и увидел совсем рядом Кристину с ножом возле горла. Ее запихивали в другую машину, и журналист ничего не мог поделать.

И вдруг…

— Стоять!

Время, казалось, замерло. Стоянку залили лучи яркого света.

— Стоять!

Свет слепил глаза. Роб ощутил присутствие множества людей. Громко выли сирены. Мигали синие и красные огни. Свет и шум вокруг. Полиция. Неужели полиция?! Журналист вырвал руку у державшего его курда, прикрыл глаза, как козырьком, и всмотрелся в скопище слепящих, мелькающих огней…

Это был Кирибали в сопровождении двух, если не трех десятков полицейских. Они выбегали на стоянку. Рассыпались в цепочку. Заученным движением припадали на колено. Вскидывали оружие. Тут были не обычные полицейские. Все в черном, с военного образца шлемами на головах, вооруженные автоматами.

Кирибали закричал на курдов по-турецки. И курды отступили. Стоящий рядом с Робом бросил наземь старенький пистолет и поднял руки. Роб увидел, как Кристина вырвалась из рук своих конвоиров и побежала через площадку под защиту полиции.

Латрелл высвободил вторую руку и пошел по стоянке к Кирибали, на лице которого можно было прочесть очень немного. Разве что, пожалуй, презрение.

— Идите за мной! — рявкнул офицер.

Роба и Кристину без особой деликатности препроводили к большому новому «БМВ», стоявшему за пределами территории музея. Кирибали велел обоим сесть сзади, а сам устроился на переднем сиденье, повернулся и посмотрел на них.

— Сейчас я отвезу вас в аэропорт.

— Но… — начал было Роб и осекся от боли в разбитых губах.

Впрочем, Кирибали не дал ему сказать ни слова.

— Я побывал у вас в квартире и в гостиничном номере. Пусто и там, и там. Я знал, что вы можете отправиться только сюда. До чего же вы глупы! На редкость глупы!

«БМВ» выехал на широкую, ярко освещенную улицу и набрал скорость. Кирибали что-то сказал водителю по-турецки, тот почтительно ответил. Офицер хмуро взглянул на Роба.

— В багажнике две ваши сумки. Паспорта. Ноутбуки. Остальные вещи мы вам вышлем. Вы покинете Турцию сегодня ночью. — Он протянул через спинку сиденья два конверта. — Билеты. В Стамбул и дальше в Лондон. В один конец.

Кристина попыталась запротестовать, но говорила неуверенно, дрожащим голосом. Кирибали посмотрел на нее с откровенным презрением и, повернувшись к водителю, перекинулся с ним несколькими словами. Автомобиль уже выехал за пределы города. Безжизненная ночью плоская полупустыня серебрилась в лунном свете.

Когда они добрались до аэропорта, водитель достал из багажника сумки и отдал им. Кирибали лично проводил их в аэропорт и проследил за регистрацией. Затем указал на выход в зону вылета.

— Надеюсь никогда больше вас не увидеть. Если вы сюда вернетесь, курды, по всей вероятности, убьют вас. Если они этого не сделают, я лично упрячу вас в тюрьму. Надолго.

Он щелкнул каблуками, словно прусский офицер, выполнивший приказ, еще раз смерил их сердитым, высокомерным взглядом — и удалился.

Роб и Кристина прошли контроль и погрузились в самолет. Почти сразу же лайнер тронулся с места и взлетел. Роб откинулся в кресле, его трясло от боли и адреналина. Все навалилось сразу: взрыв эмоций, страх, гнев.

Точно такие же чувства журналист испытывал в Ираке после того, как смертница взорвала себя. Латрелл сжал и разжал челюсти. Губы все еще болели, один зуб треснул. Роб постарался расслабиться. В голове бурлили мысли, почти мучительные. История не закончилась. Он журналист. Хороший журналист. Пусть больше ничего — но то, что есть, он может использовать. Ему нужно во что-то воплотить свой гнев, бессильный гнев, униженное мужское достоинство. Если они решили, что его можно испугать ножами и ружьями, то здорово ошиблись. Он напишет очерк. Он не позволит себя запугать. Нужно расслабиться… притом что хотелось кричать. Он взглянул на Кристину.

И в этот момент, впервые с того мгновения, когда урна с детским трупиком развалилась у Роба в руках, женщина обратилась к нему.

— Ханаанцы, — тихо, но внятно произнесла она.

— Что?

— Такое характерно для древних ханаанцев. Они погребали своих младенцев. Заживо. — Она