— Как! Ты мне запрещаешь?…

— Я запрещаю тебе стрелять в этих прелестных птичек — попугаев, кассиков, куруку, так весело порхающих по лесу. Запрещаю убивать всякую мелкую дичь, которая нам сегодня не нужна. Вот если какой-нибудь ягуар или другой хищник подойдет слишком близко — тогда другое дело.

— Но…— начал Бенито.

— А не то я возьму Маноэля за руку, мы с ним убежим, заблудимся в лесу, и тебе придется нас разыскивать.

— Тебе, наверное, очень хочется, чтоб я отказался? — спросил Бенито у Маноэля.

— Еще бы! — ответил тот.

— Так нет же! Я не откажусь тебе назло. Идем!

Все четверо в сопровождении негра-слуги вошли под своды высоких дерев — густая листва не пропускала ни одного лучика.

Нет места великолепней, чем эта часть правого берега Амазонки! Здесь в живописном беспорядке растет столько разнообразных деревьев, что на пространстве в четверть квадратной мили можно насчитать до ста различных пород, и каждое из них — чудо растительного царства. К тому же всякий лесник сразу отметил бы, что здесь никогда не работал топор дровосека. Даже спустя столетия после порубки можно без труда обнаружить нанесенные лесу раны. Будь заново выросшим деревьям хоть сто лет, лес все равно не приобретет свой первоначальный вид потому, что меняются породы лиан и других паразитических растений. Местный житель тут никогда не ошибется.

Веселая компания, болтая и смеясь, пробиралась в высокой траве, сквозь кустарники, под ветвями подлеска. Впереди шел негр, и, когда заросли становились особенно густыми, он расчищал путь своим резаком, спугивая мириады пташек.

Минья недаром выступила в защиту порхающих средь листвы птиц: тут встречались самые красивые представители тропического царства пернатых. Зеленые крикливые попугаи-ары казались экзотическими плодами на ветвях лесных исполинов. Многочисленные виды колибри: синегорлые, топазовые, эльфы, с длинными раздвоенными хвостами, пестрели вокруг словно цветы, и казалось, что это ветер перебрасывает их с ветки на ветку. Крапивники, с коричневой каемкой на оранжевых перьях, снежно-белые птицы- колокольчики, черные, как вороны, хохлатые кассики свистели и щелкали не умолкая, и голоса их сливались в оглушительный хор. Тукан длинным клювом долбил золотые грозди гуири; зеленый бразильский дятел кивал узкой головкой в пурпурных крапинках. От них невозможно было оторвать глаз.

Но весь этот крикливый народ умолкал и замирал, как только над вершинами деревьев слышался скрипучий, словно ржавый флюгер, голос светло-рыжего коршуна, прозванного «кошачья душа». Он гордо парил, распустив длинные белые перья на хвосте, но тотчас трусливо прятался, едва в небе появлялась гарпия — самый сильный из живущих в Южной Америке ястребов, метрового роста с необыкновенно высоким и крепким клювом, толстыми ногами, оканчивающимися длинными, когтистыми пальцами. Пышный черный хохол украшает ее белоснежную голову, спина, крылья и хвост — тоже шиферно-черного цвета, брюшко — белое, как и грудь, только с черными крапинками.

Минья уговаривала Маноэля полюбоваться чудесами природы в их первозданной красоте, чего уже не было в более цивилизованных, восточных, провинциях. Но Маноэль больше смотрел на девушку, чем слушал ее. К тому же голоса птиц были порой так пронзительны, что заглушали ее голос. Только звонкий, как колокольчик, смех Лины мог поспорить со всем этим пением, щебетом, свистом, воркованьем, щелканьем, чириканьем, звучавшим со всех сторон.

За час молодежь прошла не больше мили. По мере того как они удалялись от берега, деревья меняли свой облик. Теперь животных приходилось наблюдать не на земле, а в шестидесяти или восьмидесяти футах над землей, где стайки обезьян гонялись друг за другом меж густых ветвей. Солнечные лучи, с трудом пробившись сквозь листву, лишь местами освещали подлесок. Как видно, в тропических лесах солнечный свет не так уж необходим для роста растений. Для деревьев и кустарников, похоже, достаточно одного воздуха, а необходимое им тепло они получают не из атмосферы, а прямо из почвы, где оно накапливается, как в громадном калорифере.

А внизу, в зарослях бромелий, серпантинов, орхидей, кактусов, образующих другой, миниатюрный, лес у подножия большого, столько невиданных насекомых, которых хочется сорвать,— так похожи они на живые цветы! Тут и несторы с синими крыльями из переливчатого муара; и бабочки пейлюс с золотым отливом и зелеными полосками; и десятидюймовые пяденицы, с крылышками-листочками; и пчелы марибунда — точь-в-точь живые изумруды в золотой оправе; целые легионы жуков и светляков с бронзовым щитком и зелеными надкрыльями — глаза их светятся желтоватым светом, и с наступлением ночи они мерцают в лесу разноцветными огоньками.

— Вот сколько у нас чудес! — то и дело восклицала восторженная девушка.

— Ты у себя дома, Минья, как ты только что сказала,— заметил Бенито.— Зачем же так хвалиться своими богатствами?

— Смейся, смейся,— возразила Минья.— Я вправе хвалить эти прекрасные творения, верно, Маноэль? Ведь они созданы рукою Божьей и принадлежат всем.

— Пусть себе смеется,— сказал Маноэль.— Он не хочет признаться, что в душе он и сам поэт и не меньше нас любуется их красотой. Но когда у него в руках ружье — прощай поэзия!

— Будь же сейчас поэтом, брат! — попросила девушка.

— Ладно, буду! — проговорил Бенито.— О, волшебная природа!… и так далее и тому подобное…

Надо, однако, признать, что жертву он принес немалую: в лесу было полно дичи, и Бенито не раз пожалел, что не может воспользоваться ружьем для меткого выстрела.

В самом деле, на открывавшихся кое-где прогалинах нередко виднелись крупные страусы-нанду, ростом в четыре-пять футов. Их сопровождали сериемы — лесные индюки, мясо которых еще вкуснее мяса крупных страусов.

— Вот чего я лишаюсь из-за своего злополучного обещания! — вскричал Бенито, который приготовился было выстрелить, но по знаку сестры опустил ружье.

— Надо щадить серием, они истребляют змей,— заметил Маноэль.

— Тогда надо щадить и змей, потому что они пожирают вредных насекомых; и насекомых, потому что они уничтожают еще более вредных тлей! Если так, надо щадить всех и вся!