женский крик… он нарастал, усиливался, отражался от стен, дробился, разбиваясь на ступеньках… Гурон спускался вниз, вниз, и лестница казалась ему бесконечной… бесконечной, как одиночный рейд.

Гурон вышел на улицу, гулко хлопнула за спиной подпружиненная дверь подъезда. Все так же шел дождь, ветер трепал кусты и раскачивал жестяные колпаки редких фонарей. Их желтый свет отражался в черных лужах. Гурон шагал, подняв воротник, глубоко засунув руки в карманы. Он чувствовал себя усталым и опустошенным, как бывает после окончания долгой и трудной работы.

Город лежал вокруг темный, мокрый и неуютный – чужой. Город был на пороге осени, и в нем уже жила тревога.

Гурон шел, не задумываясь, куда идет, и совершенно не представлял, как будет жить дальше…

Короткий и необязательный эпилог.

Валентина выписали только через две недели, в середине сентября. Чапов ругался:

– Раздолбаи! Авантюристы! Мне не могли сказать?

– Саша, – начал было Гурон, но Чапай закричал: – А ты, Индеец, лучше вообще помолчи – с тобой разговор отдельный!

Гурон пожал плечами: отдельный, так отдельный.

Ни Гурон, ни Паганель Чапаю ничего не рассказывали, но Чапай был опер «по жизни». Совершенно непонятно как, но он сам о чем-то догадался, а потом сумел вызвать на откровенность Наташу. Конечно, Наташа тоже многого не знала, но Чапову хватило того, что она рассказала. Он сопоставил факты, аккуратно навел кой-какие справки и все понял… два дня он ходил мрачный, поглядывал на Гурона, но молчал. А уж когда Валентина выписали, Чапай затеял «мальчишник». Собрались, выпили по первой, и – Чапая понесло: раздолбаи! Авантюристы!

«Раздолбаи» даже не пытались оправдаться, помалкивали. А Сашка довольно быстро выговорился, махнул рукой и подвел итог: ну, идиоты… ну, блин, идиоты! Всяких уже видал идиотов, но чтоб таких!

Стало понятно, что Сашка остыл. Валентин сказал:

– Да брось ты, Саня… дело-то уже прошлое. Давай лучше выпьем.

– Ага, вам бы только глаза залить… а тебе-то, Валька, хорошо – в беззубую пасть лить легко.

Все вдруг рассмеялись. Хотя, признаться, это был не очень веселый смех.

На другой день Сашка отдельно, обстоятельно, переговорил с Гуроном. Если называть вещи своими именами: инструктировал, как себя вести… Хмуро сказал: на тот случай, если нароют чего на тебя, дурака.

– А могут? – равнодушно поинтересовался Гурон. Чапов взвился:

– Ты что, Ванька – дурак? – Закурил, добавил после паузы: – Навряд ли – чистый глухарек вытанцовывается, но чудеса всякие бывают.

– Чудес, Саня, не бывает.

– Чудес не бывает, но они случаются. Это я тебе как старый опер говорю.

Гурон почесал в затылке и согласился: да, случаются.

Братков из команды Рафаэля похоронили кого где. Все «хозяйство» Рафаэля и оставшиеся в живых пацаны перешли к Столбу.

Марина осталась «незамужней вдовой», уехала к себе в Саратов, через восемь месяцев родила девочку. Все говорили: ах, на маму-то как похожа… А сама Марина была твердо убеждена, что Машка похожа на Игоря.

Наступило бабье лето – теплое, прозрачное. На березах пробилась первая желтизна. Гурон съездил в Москву и подал рапорт на увольнение, чем беспредельно удивил генерала Семенова… Гурону уже присвоили очередное воинское звание «майор», но рапорт подписали.

Вероника прислала открытку из земли обетованной. Написала, что у нее все в порядке. Коротенький текст заканчивался словами: «Как хорошо с приятелем вдвоем сидеть и пить простой шотландский виски».

Чапов наконец-то выполнил обещание, данное дочке полгода назад – сходил с ней в планетарий.

Прошел сентябрь, прошуршал листопадами, пролился дождями…

А первого октября во дворце на Петровской набережной состоялось бракосочетание Наташи и Валентина. Паганель все еще носил гипс на правой руке, и Наташа надевала ему кольцо осторожно- осторожно… Гости – немного их было – спрашивали: что с рукой-то, Валентин? – А Валентин счастливо и глуповато отвечал: шел, упал, потерял сознание. Очнулся – гипс… Зубы Валька, конечно, еще не вставил, говорил и выглядел довольно комично.

Свадьба получилась хорошая, веселая. На другой день молодожены уехали в Выборг.