словно, для того чтобы, разбежавшись, кинуться в воду, но в последний момент передумывает, ныряет в сухое русло притока и снова карабкается по круче вверх. Можно только догадываться, насколько высоким должен быть паводок, чтобы приток стал полноводным. Это уже за пределами моего воображения. Я оборачиваюсь. Алексей нашел среди камней оторванный резиновый брызговик, на котором крупными, белыми буквами написано «Nissan», его оставил тот, кто был здесь до нас. Быть может, это ребята из Новосибирска? У них наверняка были такие джипы. Если прошли они, значит… Да ничего это не значит, просто они ехали сухим, жарким летом, когда воды здесь просто не было, а Светлая текла где-то далеко внизу. Мы же влипли, как говорится, по полной.

Мотоциклы один за одним подтягиваются, выстраиваются колонной. Мы снова трогаемся в путь. Вернее, трогаются мотоциклы, я иду пешком, долго лезу в горку.

Она не спешит заканчиваться. Мы поднимаемся все выше и выше, и вот, слева от нас снова обрыв, склон зарос березняком, но тоненькие, нежные стволы не смогут удержать мотоцикл, если он захочет рвануть вниз. На сложных участках я пытаюсь страховать Алексея, утешая себя тем, что лучше уж пусть мотоцикл переедет через меня, чем Алексей слетит с обрыва. Алексей в опасных местах снова встает на ноги и пытается быстро вертеть коротким ломом руля. Иногда это получается, но не сейчас, сейчас он пролетает мимо меня, заднее колесо мотоцикла скользит на камне, и мотоцикл падает, Алексей колобком катится по дороге, сразу же вскакивает и подбегает к «Уралу», мы вдвоем поднимаем мотоцикл.

— Сейчас, сейчас, давай, — бормочет он, — все в порядке.

Его лицо от усталости ничего не выражает. Он едет дальше, я снова иду пешком, звуки мотоциклов замирают за ближайшими лиственницами, и на мгновение становится совсем тихо, я, беспокойно оглядываясь на притихшие и словно вдруг напрягшиеся в ожидании какого-то события сопки, бегу, задыхаясь, вверх. Я нахожу их в сотне метров выше, парни остановились, чтобы перекурить. Здесь подъем заканчивается, поверх верхушек деревьев я вижу новую долину, дорога уходит между двух сопок вправо. Делать нечего, поехали.

К «ваннам» мы вышли к обеду. Впрочем, обед — он только в цивилизованном мире — обед. Нам обедать нечем, а, значит, надо ехать дальше.

Караван нерешительно останавливается на развилке, влево уходит хорошая, лесная и, главное, сухая дорога. Она вьется между высоких сосен с толстыми, медными стволами, она обманчиво красива, она обещает нетрудный путь. Она похожа на проселок где-то совсем рядом с деревней. Это дорога на Молочный ключ. Я не знаю, что это такое, но это там.

— Он говорил, можно попробовать пройти через Молочный ключ, — Будаев вопросительно смотрит на Вадима, тот молча жует травинку, потом кивает.

— Давай, попробуем.

У меня предчувствие, что мы зря сожгем драгоценный бензин, дорога уходит совсем в другую сторону, но я молчу. Караван сворачивает влево, под колесами плотный песок, скорость сразу же растет. Но дорога оказывается такой хорошей только первые семьсот-восемьсот метров, потом мы въезжаем на поросшую сочной, высокой травой поляну и упираемся в густой подлесок. В нем есть тропинки, и даже «Урал» с коляской по ним пройдет, но всем становится ясно, что мы выехали к болоту.

— Надо сходить, посмотреть, что там, — тонкий голос Будаева далеко разносится по замолчавшему лесу.

— Лёха, пойдем, сходим, — после нескольких минут тягостного молчания говорит Вадим.

Алексей уходит вместе с ним, под его маленькими, черными, резиновыми сапожками хлюпает вода. Мы остаемся ждать. Парни понуро сидят на мотоциклах. Олег Рудин откидывается на коляску, и, по-моему, даже умудряется задремать. Андрей Кравчук сворачивает куртку, кладет на руль, переворачивается, ложится головой на руль, ноги свешивает с сиденья и тоже пытается немного поспать. Будаев отходит к сыну, я просто сижу и жду. Над каждым из нас сразу же начинает виться плотное облако гнуса. Мошка настойчиво лезет в глаза и забивается под шлем, в волосы, щекочет за ушами, попадает в нос и в рот при каждом вдохе, надсадно звенят комары. Я отмахиваюсь от них, трясу головой, словно лошадь, но это не помогает. Наконец, я слажу с сиденья и начинаю бесцельно бродить по поляне, — так меньше кусают.

Ребята возвращаются через двадцать минут. Еще издали Вадим отрицательно машет рукой.

— Не пройти! — говорит он негромко, когда подходит ближе. — Болото… Мы там следы медведя видели. Вот такие! — он показывает, какого размера следы.

Алексей кивает в знак того, что они в самом деле наткнулись на медвежьи следы.

— Рядом прошел, — говорит Вадим. — вода еще набраться не успела.

— А я даже не понял, что это медвежий след, — Алексей говорит мне, но слышат его все, — я сначала подумал — детский. Босиком кто-то прошел.

— А похоже…

Мы возвращаемся на дорогу. Нам не миновать девять ванн, кто-то там, наверху, решил отыграться на нас. Мы выезжаем к первой луже. Ни у кого нет ни малейшего желания даже сходить померить глубину, всем и так понятно, что мотоцикл здесь утонет. Дорога — сплошной торф, в слое которого вездеходы не один десяток лет продавливали колею. Уж постарались, продавили! Вода в луже коричневая, но прозрачная, её сегодня еще никто не замутил. Слева — болото, справа… Да, кажется, справа можно пройти, здесь неширокий, метров в десять, болотистый луг, поросший густой малахитовой осокой, он тянется вдоль лужи и заканчивается там, где дорога выходит из воды. Здесь уже проходили вездеходы, в траве видны заросшие, давние следы от колес. За лугом начинается зеленоватый подлесок, а дальше растут высокие лиственницы. Потоптавшись по лугу, парни разрабатывают план.

— Ну, здесь проехать можно…

— Встрянем.

— А чего встрянем, разогнаться вон там, на дороге и — покуда хватит газа.

— А потом?

— Веревками, а там и в воду спрыгнуть можно, там не глубоко, только бровка высокая, но это уже фигня.

— Кто пробовать будет? Лёха, ты?

И снова пахнет сожженным сцеплением, горит ферродо. Это испытание на страх, кто меньше боится, тот дальше проезжает, прежде чем завязнуть в торфе, потом мотоциклу помогают веревками. Первым едет Алексей на своем «Урале». Он проходит очень далеко по лугу, соскакивает с мотоцикла и идет рядом с ним, осторожно держа ручку газа, потом, в самом конце луга, он вскакивает в седло, «спрыгивает» на своем тяжелом мотоцикле с бровки в воду, отъезжает на взгорок, глушит мотоцикл и идет за одиночкой. Одиночка хлопот почти не доставляет.

Потом едут Будаев, Рудин, Королев, Мецкевич и, наконец, Андрей Кравчук. Его приходится ждать. Теперь я знаю, почему люди гибнут в тайге, — это происходит из-за безалаберности, самоуверенности и неподготовленности. Они не знают, что провести в тайге месяц, это совсем не то, что выбраться в лес на выходные или съездить в Тальяны, за ягодами. Здесь важна не только материальная подготовка, но и подготовка психологическая. И если в последнем Андрей Кравчук преуспел, — его олимпийское спокойствие иногда раздражает даже Будаева, то вот по матчасти — не очень. И дело даже не в том, что он пошел вокруг Байкала в старых кирзовых сапогах, которые порвались на следующий день, и которые он каждый вечер зашивал на привале суровыми черными нитками, а на следующий день они рвались снова. И дело не в том, что вместо нормальной запасной обуви он взял с собой туфли. Мне, в конце концов, наплевать, в чем он будет ходить по тайге, когда сапоги окончательно развалятся. Дело в том, что его мотоцикл оказался самым неподготовленным. У него сношена «собачка» на кикстартере. Он пинает кик, но тот не входит в зацепление с валом коробки передач. Он его пинает, пинает… Этот цирк мы все наблюдаем по пятнадцать раз на дню, то есть каждый раз, когда он глушит мотоцикл, или когда тот глохнет сам.

Вот и сейчас все стоят и ждут. Дребезжащий звук пинков по стартеру плывет над притихшим болотом, снова становится слышно, как пищат комары. Будаев тихо матерится. Он кроет дорогу, кроет погоду, достается и Андрею. Наконец, кик «схватывает», мотоцикл заводится, и все снова впрягаются в работу. Я иду вперед, смотреть очередную «ванну». Все не так уж страшно, зря стращали нас водители, впрочем, здесь можно хорошо «встрять» на КАМАЗе. Лебедкой зацепиться не за что. Даже самая высокая лиственница не удержит даже легковушку, — деревья здесь тонкие, болезненные, да и есть от чего: из последних сил держаться они корнями за скалу, за камень, слой земли совсем тонкий, а там, где он есть, —