Закатывалась ли звезда Томпсона? Бесспорно, отношения портились на «Симью».

Тридцатого мая пассажиры высадились на берег с утра. Как и накануне, они собрались за табльдотом «Английской гостиницы» и, как и накануне, провели день в осмотре Фуншала и его окрестностей.

Вечером же, когда они вернулись на пароход, мысль, что в продолжение четырех дней им придется проделывать то же, что и в первые два дня, внушила им такое отвращение, что половина их отказалась сходить на берег на следующий день.

Томпсон, умышленно остававшийся слепым и глухим, делал вид, что не замечает всеобщего недовольства. Без протеста принял он этот отказ, экономный для него, и с радостным лицом высадился во главе своей поредевшей партии, чтобы председательствовать за завтраком.

Однако ему пришлось открыть глаза и уши.

В течение этого скучного дня, проведенного им на рейде, наиболее упрямые пассажиры составили заговор, и когда главный администратор взошел на пароход, то не мог не признать, что известное брожение существовало между туристами, обыкновенно занятыми своими заботами. Очевидно, готовилось возмущение.

Оно вспыхнуло утром 1 июня, когда к дурному настроению тех, которые упорно не желали оставить «Симью», присоединилось еще недовольство других. Эти тоже обозлились за десять часов, в третий раз глупо проведенных в скитаниях по улицам Фуншала, и решили больше не возобновлять экскурсий.

Поэтому-то, когда наступил момент схода на берег, Томпсон оказался один у трапа, хотя и не совсем. У него еще имелся компаньон в лице Пипербома из Роттердама, бывшего глухим, и не без причины, ко всем внешним возбуждениям.

На него революционная пропаганда не оказывала никакого действия. Он невозмутимо следовал по стопам единственного лица, официальный характер которого ему был известен, и Томпсон понемногу становился вожаком этого слона.

В последние три дня голландец ни на шаг не отставал он от него. Куда шел Томпсон, туда и Пипербом. И теперь еще он был последним верным соратником покинутого начальника.

Видя, что свита его сведена до одного человека, Томпсон, несмотря на обычную свою самоуверенность, чувствовал смущение и не покидал пароход. Что должен был он делать? Ему почудилось, что Сондерс и Хамильтон ответили: «Программа, сударь, программа». Как только он опустился на первую ступеньку лестницы, громкий ропот послышался среди пассажиров, собравшихся на спардеке.

Томпсон опять остановился в нерешительности. В одно мгновение двадцать раздраженных лиц окружили его.

Один из пассажиров заговорил за всех.

– Итак, сударь, – сказал он, силясь сохранить спокойствие, – вы сегодня отправляетесь в Фуншал.

– Конечно, – отвечал Томпсон, принимая невинный вид.

– И завтра? И послезавтра?

– Тоже.

– Ну-с, сударь, – заметил пассажир, повышая голос помимо собственной воли, – позволю себе сообщить вам, что мы находим это монотонным.

– Возможно ли! – воскликнул Томпсон с прелестной наивностью.

– Да, монотонным. Нельзя заставлять рассудительных людей посещать шесть дней подряд город вроде Фуншала. Мы рассчитывали на прогулки, на экскурсии…

– Однако, милостивый государь, – сказал Томпсон, – программа ничего такого не обещает.

Пассажир тяжело перевел дыхание, как человек, пытающийся подавить свой гнев.

– Это верно, – заметил он, – и мы тщетно ищем причины. Не можете ли вы сказать нам, почему вы на Мадейре не поступаете так, как на Азорских островах?

Причина была та, что цены «цивилизуются» вместе с нравами обитателей и Томпсон боялся расходов на экскурсию в этом крае, избалованном англичанами. Но мог ли он выставить подобный довод?

– Нет ничего проще, – ответил он, призывая на помощь самую любезную свою улыбку. – Агентство полагало, что пассажиры ничего не будут иметь против того, чтобы немного отдохнуть от обычного строя, что они устроят частные экскурсии, более легкие здесь благодаря распространенности английского языка, что…

– И что же? Агентство ошиблось, – холодно прервал его оратор со спардека, – стало быть…

– Ошиблось! – воскликнул Томпсон в свой черед, прерывая представителя жалобщиков. – Ошиблось! Очень рад, что мне ставят в вину простую ошибку.

Он вскочил на палубу, стал перебегать от одного пассажира к другому.

– Потому что, в конце концов, господа, агентство, как вам известно, ничего не жалеет, лишь бы угодить пассажирам. Агентство, смею сказать, ни перед чем не отступает.

Он горячился.

– Агентство, господа!.. Оно – друг своих пассажиров! Друг неутомимый и преданный! Что говорю я! Оно для них как мать родная!

Томпсон расчувствовался. Еще немного, и, казалось, он заплачет.

– К счастью, оно не обвиняется в том, что умышленно упустило что-нибудь приятное. Такое обвинение возмутило бы меня. Да, прямо скажу – возмутило бы!.. Между тем как ошиблось!.. Ошиблось – нечто совсем другое! Я мог ошибиться! Допускаю… Всякий может ошибиться. Прошу извинить, господа! Ошибка – не в счет, не так ли, господа?

– Остается лишь исправить ее, – сказал пассажир холодным тоном, дав пройти этой словоохотливости.

– Каким образом? – любезно осведомился Томпсон.

– Устроив завтра же экскурсию, вместо того чтобы держать нас еще два дня в Фуншале.

– Невозможно! – воскликнул Томпсон. – Агентство ничего не приготовило, ничего не предвидело. Времени у нас не хватает. Экскурсия требует предварительного зрелого изучения. Она требует больших приготовлений…

Общий взрыв смеха прервал слова Томпсона. Ну и хороши же были приготовления, сделанные агентством для предыдущих экскурсий! Но Томпсон не сдавался.

– Невозможно! – повторил он с новой энергией. Что-то такое в голосе его показывало, что на этот счет он будет непоколебим. Устрашенный оратор не настаивал.

– Тогда уедем отсюда! – воскликнул насмешливый голос из среды пассажиров.

Томпсон привскочил при этом предложении, но тотчас же одобрил его.

– Уезжать, господа? Да я ничего так не хочу. Агентство к вашим услугам, и лишне повторять вам это. Давайте подвергнем голосованию отъезд.

– Да, да, – единодушно кричали пассажиры.

– Ваше желание будет исполнено, – заявил Томпсон, – в данном случае, как и всегда, смею сказать!

Отказавшись сойти на берег, он дал новые инструкции капитану Пипу; тем временем Пипербом, видя, что не придется поехать в Фуншал в этот день, мирно вытянулся в кресле и закурил свою вечную трубку. Ничто не могло смутить его превосходного равнодушия.

Однако нельзя было немедленно сняться. Надо было подождать возвращения восьмерых пассажиров, уехавших накануне. Это возвращение, впрочем, не затянется. Раньше пяти часов вечера они возвратятся на пароход.

В течение этого дня Томпсон имел случай проявить редкие качества дипломата. Хотя между враждебными сторонами и был заключен договор, но в сердцах не царил мир. Противники и сторонники этого отъезда были, в общем, враждебны Томпсону.

Он делал вид, что ничего не знает. Никто не говорил с ним. Все отворачивались, когда он приходил. Эти уколы скользили по нему. По обыкновению своему улыбаясь, он шнырял между враждебными группами