— Цепи — это наши актеры, — рассказывает он. — Мы помещаем их в драматическую по отношению друг к другу ситуацию, а затем возбуждаем, чтобы увидеть, к чему приведет их взаимодействие; наша отправная точка — это спровоцировать их на то, чтобы они сражались, занимались любовью, делали то, что им вздумается.
— Электроны? — переспрашиваю я недоверчиво.
— Звук является результатом взаимодействия электронов в цепях, — терпеливо продолжает Баррон. — Если предоставить им свободу, они ведут себя естественным образом. Но их нужно побуждать к этому. Мы можем терзать эти электронные цепи с чистой совестью, тогда как если бы мы делали это с помощью музыки, нам без сомнения пришлось бы мучить музыканта.
Я соглашаюсь с тем, что это ужасная перспектива.
— Мы считаем, что эти электронные цепи действительно страдают, но не испытываем к ним никакого сочувствия. Каждая цепь имеет тенденцию к какому-нибудь действию, пусть даже это бунт против предписаний: когда это происходит, мы также электронно этот бунт усмиряем, — заключает Луи.
Я все еще был удручен фактом подавления бунта цепей, а Луи уже продолжал:
— То, что мы имеем, — это новый инструмент в искусстве: это прямая коммуникация посредством скорее чистой эмоции, чем символа, который должен быть еще интерпретирован сознанием. Изучая теорию информации или коммуникации и то, какое количество информации может сообщаться от одного сознания другому или от одной машины к другой…
— А! Кибернетика! — я сказал это наугад.
— Совершенно верно, — подтвердил Луи, довольный. — Так вот, наука обратилась к природе и искусству, чтобы доказать свои собственные теории, так почему бы и представителям искусства не обратиться к инструментам науки, чтобы выразить чувственные идеи? В результате появляется новая форма искусства, полностью электронная.
Я спросил у Баррона, может ли он слышать звуки, производимые электронными цепями, по мере записи.
Он ответил утвердительно. У них нет клавиатуры, добавил он, но он использует различные формы контроля, и когда цепи сталкиваются, результат записывается на пленку. Затем, как было в случае с «Запрещенной планетой», звук переводится на звуковую ленту.
Я заметил, что кажется, будто музыка и в самом деле выражает различные эмоции по мере того, как разворачивается действие фильма.
— Я не знаю, чувствуют ли на самом деле что-нибудь электронные цепи, — говорит Луи, — но факт в том, что ведут они себя так, будто и вправду что-то ощущают. Можно побудить их к взаимодействию, извлечь звук, который наводит на мысль о том, что они, к примеру, несчастны, и когда мы слышим это, то испытываем грусть.
Вот и вся история о Барронах и их «электронном звуке». Я не претендую на то, что это большее, чем просто статья. Но могу вам гарантировать, что, «послушав» «Запрещенную планету», вы испытаете совершенно новое ощущение.
Поскольку я всегда сталкивалась с реальностью, в то время как ожидала удовольствия от человека, страны или стиля жизни, которые я полагала приятными, то у меня возникало ощущение, что удовольствие — это что-то свыше ожидания. Удовольствие — это отношение, оно не заключается в человеке или месте. Вчера в Сьерра Мадре, вместо того, чтобы не находить себе места от нетерпения, я поставила себе задачей найти что-то, что могло бы доставить мне удовольствие: часы работы без перерыва, визиты Крис, Молли и Китти.
У меня есть сундук с сокровищами: старыми костюмами, аксессуарами для переодевания, накладными ресницами, париками, шалями, косметикой, расческами, кастаньетами и моей младенческой туфелькой — голландским деревянным сабо.
Крис, Китти и Молли с восхищением исследовали его содержимое. Вчера я дала им поиграть с моими испанскими костюмами. Они переоделись в мои костюмы для танцев, и весь день я наблюдала, как они вышагивали по газону, выставив напоказ свои туалеты, в то время как я работала над «Солнечной лодкой». Я понимаю, почему в своих детях мы видим начало нашей новой жизни, как будто нам подарили второй шанс.
Лето 1956
Чтобы быть поближе к друзьям, я уехала из Сьерра-Мадре в Голливуд. В маленькую двухкомнатную квартиру, которую Тави, теперь уже совсем слепой и глухой, считает тюрьмой. Он так привык гулять на свободе в Сьерра-Мадре, где он мог найти дорогу домой за километры, но здесь интенсивное уличное движение, и я боюсь отпускать его на улицу.
Он сбежал и был подобран полицией, и мне нужно было съездить за ним в собачий приемник, который здесь называют «убежищем для животных». Просто как-то раз я не нашла его и забеспокоилась. Когда я описала его и сказала возраст, меня отвели в отапливаемое помещение, которое специально отведено для очень старых собак, именно там он и находился.
Познакомилась с необыкновенной женщиной, Милдред Джонстоун, для друзей просто Милли. Она пришла послушать меня в Y.M.H.A.[27] и подошла ко мне в компании Аннетт Нанкарроу. У нее красивое лицо с голубыми глазами и совершенно правильными чертами лица, теплая улыбка и теплый смех. Раньше она была танцовщицей, затем вышла замуж за одного из директоров «Бэтлим Стил» и окунулась в мир бизнеса. Ее выходом из положения я восхищаюсь больше всего: она поставила себе задачей превратить данный ей мир в мир, в котором она могла бы жить и творить что- нибудь из него.
Вот то, что она, по ее словам, сделала:
Использовать промышленность в качестве сюжета для рукодельной работы, казалось, естественным образом подходило нашей эпохе, особенно тем из нас, кто живет в Бетлиме. Его соседство объясняет то, почему нас привлекает ритм его напряженности и его мощь: бурные толчки производства. Визуально и эмоционально мы связаны со сталью. Это мощный образ нашей повседневной жизни.
Коллекторы пыли, вагонетки, кровли в виде зубьев пилы, или доменная печь, вырисовывающаяся на
