Перед отъездом Якушев отправил письмо Коковцову:

«Ваше сиятельство граф Владимир Николаевич! Перед отбытием на родину приношу Вашему высокопревосходительству глубочайшую признательность на Ваше согласие возглавить правительство будущей России…» И далее в том же духе.

14 декабря Якушев выехал во Франкфурт-на-Майне, оттуда в Москву.

Он чувствовал себя как после выигранного сражения.

Якушев не знал, что это была его последняя поездка в Париж, хотя в марте 1927 года предстояло «военное совещание» представителей «Треста» с Кутеповым.

Мария Захарченко вернулась в Москву из Ревеля и обрушилась на Радкевича. Он только вздыхал и жалко смотрел на неё. Стауниц понимал, что Радкевич запил из ревности, но влияние на него этой женщины было по-прежнему сильным, и он не смел ей противиться. Странно, что Стауниц тоже ощутил на себе её влияние, хотя сам был законченный циник и отлично знал цену «племяннице».

«Трест» снова переживал трудные дни. Кутепов продолжал посылать на советскую территорию своих людей с ведома и без ведома Якушева. В Москве появился террорист Кизяков, в Витебске — Шорин, «молодцы» Улагая и Кутепова проникали через границу «кустарями», их разыскивали, арестовывали, но «Трест» не отвечал за безопасность «кустарей».

Радкевич однажды не вернулся домой из той же мастерской, где он работал в целях конспирации.

Мария Захарченко в панике ворвалась к Стауницу:

— Гогу арестовали!

Стауниц встревожился. Якушев утверждал; что «племянникам» не угрожает никакая опасность. Почему же арестовали Радкевича?

— Оставайся у меня, — сказал Стауниц Захарченко. — Я выясню, что произошло с Гогой. Мы его выручим. Открывай двери только на условленный звонок. Кроме тебя, в квартире никого нет. Жена и дочь в Евпатории.

— Живой меня не возьмут, — сказала она, достала из сумки револьвер и положила на стол.

— Жди! Я постараюсь все узнать у Якушева.

— Плохо вы опекаете своих подопечных, — сказал Якушев. — Радкевич напился в шашлычной, наскандалил и попал в отделение милиции. Я через влиятельных друзей постарался его освободить. Воспользуйтесь этим случаем, напугайте его и его супругу и отправьте их куда-нибудь в безопасное место. Предлог есть — Радкевич может провалить столь серьёзную организацию, как «Трест». Милиция им заинтересовалась, а следовательно, заинтересуется и личностью Захарченко.

Стауниц отправился к себе на Маросейку. Как только он открыл дверь своим ключом и вошёл в переднюю, до него донёсся пронзительный голос «племянницы»:

— Напиться, как последняя скотина! Не смей прикасаться ко мне, грязное животное!

Он услышал звук пощёчины. Решил, что надо войти.

«Племянница» металась по комнате — волосы растрёпаны, кофточка расстёгнута. Гога сидел на диване, размазывал по лицу слезы.

— А, это ты, Эдуард? Ты все знаешь? Все?

— Знаю. Якушеву пришлось вмешаться. «Товарищи» из милиции проявили неуместное рвение. Ведь ты же дал слово, Гога?

— Подлец! И это офицер гвардии! Преображенец!

— Машенька, Мария… Эдуард, скажи ей… Ну так вышло. Работаешь в этой мастерской, продрог, устал, проголодался. Решил зайти в шашлычную, выпил, захмелел… Подвернулся какой-то…

— Врёшь! К девке привязался! Он думает, я ревную! Мне плевать, но рисковать делом, ради которого мы здесь! За это убить мало! Уйди с глаз моих! Уберите его к черту!

— Иди, — сказал Стауниц, открывая дверь. — Посиди на кухне. Мы обсудим, как теперь быть.

Радкевич ушёл на кухню, пугливо оглядываясь на Захарченко.

— Ну, успокойся. Надо серьёзно обсудить ситуацию. В милиции составлен акт, у него не хватило ума дать липовый адрес.

— Идиот!

— Надо отправить его из Москвы. И тебе тоже надо уезжать. Куда? Мы потом решим. Хорошо, что мы вовремя хватились.

— И все из-за этого скота! Нет людей, нет людей… Вот только ты, ты, Эдуард!

— Этого дурака отправим вечером в Минск.

Стауниц вышел на кухню и увидел Радкевича. Тот сидел на табуретке, шмыгая носом.

— Отправим тебя за кордон. Возись тут с тобой… Эх, ты!

И он повернулся спиной к совсем приунывшему Гоге Радкевичу.

Алексей Зубов и Кузен были отправлены в командировку на юг. Им предстояло собрать сведения о монархических группах в Крыму и на Северном Кавказе и представить «Тресту» доклад о готовности этих групп на случай активных действий.

Зубов перед отъездом получил инструкцию от Старова: монархические группы на Северном Кавказе следовало подчинить Политическому совету МОЦР.

— Ты едешь в компанию старого, матёрого и неглупого жандармского ротмистра. Этим сказано все. Поездка нелёгкая. Будь внимателен, не оставляй его без наблюдения. Особенно следи за тем, чтобы узнать его и Стауница секретные связи. У меня впечатление, что они стали меньше доверять Якушеву после ареста Рейли и ликвидации ленинградских групп.

Зубов сам понимал трудность этого задания. Трудность состояла в том, что он должен действовать сам по себе, без связи с товарищами из ОГПУ на местах. И если бы провалился Кузен, то есть ротмистр Баскаков, то арестовали бы и Зубова. Он на время был бы выведен из операции «Трест». Зубов условился с Якушевым, что в случае особой необходимости тот будет телеграфировать Зубову до востребования в Новороссийск.

Накануне отъезда Зубов провёл весь день с Леной. Она узнала, что он уезжает, видела, что ему не по себе.

— О чем ты думаешь, Алёша?

— Когда мы с тобой расписались в загсе? Впору нам уже съехаться и жить вместе, а то твоя мамаша не признает наш брак.

— Мамаша что… С папой плохо. Неужели…

Она не договорила.

— Что говорят врачи?

— Говорят, стар… Сердце. Все может случиться. А если тебя назначат в какой-нибудь гарнизон, нам придётся уехать из Москвы. Как я его оставлю? Я ведь за ним хожу. Оттого и не переезжаю к тебе, Алёша.

— А может быть, меня оставят при штабе.

— Ты какой-то задумчивый сегодня. Командировка? — спросила она и понимающе посмотрела на него.

Она догадывалась, на какой он работе, но, конечно, всего не знала. Он улыбнулся:

— Еду на юг, привезу тебе фруктов.

На следующий день Зубов уехал. Места в вагоне были в разных купе: в целях «конспирации». Поздно вечером, когда все спали, они курили на площадке и беседовали. Баскаков любил вспоминать прошлое:

— Мы знали все. Я считался спецом по эсерам.

— А Подушкин не очень хвалит офицеров жандармской службы.

— Дурак Подушкин, чернильная душа.

— А правда, что вы сами «ставили» подпольные типографии, потом раскрывали их и получали за это награды?

— Были такие случаи. Это прекратил Джунковский. Он вообще нам мешал. Вы «Рассказ о семи повешенных» Леонида Андреева читали? Это в общем правильно написано. Только там не все сказано.

— А что «не все»?