тысячи солдат погибли от ядовитых газов.

Прапорщик Андрей Власов, в прошлом студент старшего курса технологического института, в то время был во Франции, где знакомился с химической промышленностью, заводами Аллэ и Камарг. Власов завязал добрые отношения с инженерами-химиками и рабочими. Особенно тесная дружба возникла у Власова с рабочим Жаном Дювалем, откомандированным вместе с другими солдатами на завод. Дюваль был социалист. Власов сочувствовал социалистам, оба они видели войну во всем её ужасе, видели фронт и тыл и осуждали бессмысленную бойню, разумеется втайне. Власов бывал в семье Дюваля, ему нравилась Иветта, сестра его товарища и друга. Но события разворачивались так, что молодые люди встречались не часто.

В России произошла Февральская революция, солдаты русского экспедиционного корпуса потребовали возвращения на родину. И тогда произошли кровавые события в лагере ла Куртин, где французские пушки обстреливали русских солдат, бывших союзников Франции в первой мировой войне. Только в конце 1917 года Власов получил возможность вернуться в Россию.

Он не мог забыть прощания с Иветтой в Венсенском лесу. Молодые люди любили друг друга, и это было грустное прощание. Иветта проводила Андрея на Лионский вокзал. Власов уезжал из Марселя на пароходе, который следовал вокруг Африки через Индийский океан.

Война продолжалась, военный Париж выглядел как бы вымершим. Театры, цирки, мюзик-холлы, кинематографы были закрыты. По бульварам бродили солдаты в серо-голубых шинелях. Перрон вокзала был полон господ в штатском и дам, уезжавших на юг.

Власов прижал к груди и поцеловал Иветту. И он и она думали, что видятся в последний раз.

И вот прошло больше восьми лет и снова Власов в Париже, точно не было войны 1914-1918 годов. Сверкают витрины магазинов, господа сидят на террасах кафе на Больших бульварах, иллюминация на башне Эйфеля, блеск и сияние реклам на Елисейских полях, и только вдовы и матери помнят о своих погибших мужьях и сыновьях, о милых им людях, которые не вернулись с полей сражений.

И ещё одна перемена, которую не мог не заметить Власов, — это русские эмигранты, осевшие в Пасси и заполнившие чуть ли не весь Монмартр русскими ресторанами, барами и погребками.

Власов помнил, что за ним следит его спутница, и, вероятно, не она одна; помнил, что ему надо изображать человека, ослеплённого великолепием Парижа. Мария Захарченко задавала ему каверзные вопросы, ставила ловушки. Его испытывали, расспрашивая о Якушеве и Потапове; он отвечал, что его дело не рассуждать, а повиноваться, он рядовой член контрреволюционной организации, делал вид, что его восхищает парижская жизнь, женщины, заигрывавшие с ним, молодым человеком привлекательной внешности. На четвёртый день пребывания в Париже Мария Захарченко, после встречи с группой шофёров-галлиполийцев, привела Власова в «Казино де Пари». Почти голые девицы изображали оргию времён Нерона, затем парижский канкан. Это зрелище, по мнению Захарченко, могло окончательно убедить Власова в преимуществах европейской цивилизации.

А он думал о том, как бы ему сбежать от слежки хоть на два-три часа. Возвращаясь из «Казино», вздыхая сказал:

— Просто беда.

— А что?

— Такое видеть… Я не каменный…

— Что? «Младая кровь играет»?

— Играет, Мария Владиславовна.

Она погрозила ему пальцем и кокетливо сказала:

— Спокойной ночи.

В седьмом часу утра Власов оделся и вышел из гостиницы. Он оставил портье записку для Захарченко: «Младая кровь играет…»

Улица была пустынна, и Власов, убедившись в том, что за ним никто не следит, спустился в метро. Он сделал пересадку и сел в поезд, направлявшийся в предместье (конечная остановка) Порт де ля Вилет. Здесь, в Обервиле, больше восьми лет назад жили Жан Дюваль и его сестра Иветта. Власов вышел из метро. Это была рабочая окраина. Магазины, дома, рынок — все не похоже на центр Парижа. На улице, перед входом в магазин, торговали рабочей одеждой, прочными башмаками, кепи из грубой шерсти, скромной хозяйственной утварью.

Был воскресный день, рабочий люд уже толпился у стойки углового кафе, попивая дешёвое белое винцо и рассуждая о политике. «А я тебе говорю, что большевики правы, они разделались с хозяевами, и они правы!» — кричал парень в клеёнчатой блузе. Снова разгорелся спор, парень допил своё вино, сел на велосипед и укатил.

Дюваль жил где-то поблизости, кажется именно в этом угловом доме, где внизу кафе. Завернув за угол, Власов увидел вход, распахнутую дверь и в конце коридора деревянную винтовую лестницу, выщербленные ступени, железные грубые перила. Он не помнил точно этаж, где жил Дюваль, — на каждую площадку выходили двери трех квартир, какая из них квартира Дюваля? Когда Власов поднялся на четвёртый этаж, то услышал — внизу кто-то, тяжело дыша, поднимается по лестнице. Вряд ли его проследили, но все же он решил остановиться на последнем этаже и посмотреть вниз. Человек, продолжая подниматься, поднял голову, равнодушно посмотрел на Власова. Тот решил сделать вид, что спускается, и пошёл навстречу. Лестница была очень узкая, и они столкнулись.

— Monsieur, — сказал Власов.

Человек кивнул и повернулся. В этом месте в окно падали солнечные лучи, и лицо Власова оказалось на свету.

— Pardon, monsieur…

— Жан? Дюваль!

Они обнялись и долго стояли в изумлении.

А потом было то, чего следовало ожидать. Они сидели в крошечной комнатке — столовой, против Власова сидела пополневшая, похорошевшая Иветта, и у неё на коленях трехлетняя дочь… О многом могли говорить люди, которые не виделись больше восьми лет! Жан принёс из кухни бутыль вина в плетёной корзине, вино было из деревни, подарок свёкра Иветты к Новому году. Они выпили вино на радостях по случаю встречи. Больше всех говорил Жан, он всегда был разговорчивым собеседником.

— Я все тот же, — кричал он, хлопая по плечу Власова, — то есть не совсем тот. После съезда в Туре я стал членом Коммунистической партии, мы помогаем Советам всем, чем можем, и теперь, как в девятнадцатом и двадцатом годах, когда Мильеран, Клемансо — старый беззубый тигр — послали наших солдатиков и матросов на юг России и они вернулись оттуда красными!.. А ты? — Он вдруг заглянул в глаза Власову. — Ты, я надеюсь, не из этих господ, которые удрали из России от революции? Знаешь, время идёт…

Власов рассмеялся.

— Да, время меняется, и мы вместе с ним. Но я все такой же, как в те времена, когда мы встретились на заводе Аллэ и Камарг.

— Ну? Я знал, ты не из таких, чтобы менять убеждения, смотри…

Жан вскочил, открыл ящик стола и вытащил бумаги, похожие на облигации.

— Не думай, что я разбогател и хвастаюсь моими капиталами. Это выпустила Международная рабочая помощь, по двадцать пять франков штука, чтобы оказать денежную помощь советской власти.

Власов перебирал эти облигации, он был глубоко тронут.

Иветта молчала и только смотрела на него нежно и грустно.

Все было по-старому в этой комнатке, где он бывал столько раз восемь лет назад. Те же фотографии: Дюваль в форме пехотинца, его родители и Иветта. И только на камине снимок в рамке — черноволосый моряк в форме помощника капитана коммерческого флота с двумя полосками на рукаве.

— Муж?

Иветта кивнула и отвернулась.

— Где он? В плавании?

Она не ответила.

— В Индокитае, — ответил за неё брат. — Ты, конечно, обедаешь у нас? Иветта, дай мне малютку и марш на кухню!