Абду-Рахима курдов. Кроме того, говорят, что Абду-Рахим арестовал в Ларе секретаря королевского посольства.

— Браво!… Это информация!… Но почему это вас так интересует?…

— Что это?…

— Курды, консульский агент, Мирза Али-Мухамед…

— Меня интересует только Абду-Рахим…

— Понимаю… Красивый мужчина и, говорят, щедрый, как раджа…

Почти бесшумно подкатывает к подъезду отеля автомобиль с королевским флажком. Высокий, стройный человек в сером костюме выходит из автомобиля. Седая голова и черные подстриженные усы…

— Скачки кончились. Вот майор Герд…

— Вы с ним знакомы?…

— Разумеется. Он военный атташе.

— Познакомьте меня с ним…

Жак Маршан делает приветственный жест входящему в кафе майору Герду. Тот подходит, чрезвычайно почтительно наклоняя голову в сторону Люси Энно.

— Майор Томас Герд…

— Мадемуазель Люси Энно — актриса и очаровательная туристка.

Майору придвигают стул. С той минуты, как он сел, он не отводит глаз от Люси.

— Пока мы не были знакомы, я имел удовольствие восхищаться мадемуазель Люси Энно издали…

— Гораздо удобнее восхищаться вблизи… Вы не находите?…

Майор смотрит в зеленоватые глаза Люси Энно. Длительная пауза.

— Да.

С этой минуты Жак Маршан чувствует, что он как будто лишний. Собственно, Люси говорит с ним, но глаза ее прикованы к глазам майора. Майор Герд сначала очень внимательно рассматривает узор вышивки ее платья, потом его глаза поднимаются выше и останавливаются на великолепной линии плеча, уходящей в серый просвечивающий шелк. Кровь слегка приливает к его красноватому лицу, и с этой минуты майор уже не отводит своих глаз от полузакрытых длинными, чуть загнутыми вверх ресницами зеленоватых глаз Люси. Жак Маршан вспоминает о вечернем заседании законодательного собрания и, простившись, уходит, слегка обиженный.

Тысячи лет назад на рабате Хушк стоял Чингисхан. Здесь была ханская ставка, и маленькая глиняная крепость уцелела, а огромный город по ту сторону реки, город с десятками минаретов, дворцов и садов, был превращен в пустыню.

И теперь, как много лет назад, на глиняных стенах крепости зеленые значки, вокруг крепости лагерь, ржание коней и лай собак.

В воротах стоят четверо, вооруженные английскими винтовками, — стража.

Внутри крепости, в палатке, на ковре лежит Абду-Рахим-хан: перед ним на корточках чернобородый, косматый, похожий на горного пастуха, и рядом с ним юноша. Абду-Рахим-хан читает то, что написано на клочке полотна расплывающимися чернилами.

Он потемнел от загара, похудел, огрубел и теперь стал мало похож на блестящего молодого человека, принимавшего иностранцев в бирюзовом зале министерства.

— Скажи Омаро эль Афгани, что мне нужнее, чем им, бумага, о которой они пишут. Скажи им, что Абду-Рахим-хан завтра войдет в Новый Феррах и объявит округ Лар независимым, и тогда Абду-Рахим-хан поможет им. Стоит толкнуть — все рассыплется, как истлевший конский корень.

Он встает и смотрит сквозь ворота на лагерь вокруг крепости.

— Восемь дней назад я разбил посланный за мной в погоню отряд. У меня было едва триста вооруженных джемшиди. Теперь у меня больше тысячи всадников. Завтра я войду в Новый Феррах. Скажи это Омару и его друзьям.

Человек, похожий на пастуха, безмолвно повернулся к воротам.

— Подожди…

Абду-Рахим-хан задумался…

— Я дам тебе письмо. Омар знает, кому его передать.

И Абду-Рахим пишет на листке бумаги, вырванном из записной книжки:

“Люси. Вы знаете, где я, и скоро услышите обо мне. Я люблю вас. Пока все идет превосходно…”

Письмо обернуто обрывком шелкового платка и — запечатано перстнем Абду-Рахима. Он отдает письмо гонцу вместе с перстнем.

— Ты помнишь все, что я сказал Омару эль Афгани?… Иди!…

Гонец почему-то медлит.

— Мой сын хочет остаться здесь. Он просит дать ему ружье, и он пойдет с тобой.

Абду-Рахим смотрит на высокого, стройного юношу и читает в черных, глубоких глазах мольбу и надежду.

— Хорошо. Он пойдет со мной.

Гонец наклоняет голову. Затем он выходит из ворот и пропадает в глинистых, размытых горными потоками холмах предгорья.

В эту ночь в городе Новый Феррах иррегулярная конница разоружила конвой губернатора провинции и гарнизон. Караулы у городских ворот и на фортах сдали оружие.

Под крытыми навесами базаров не открылась ни одна лавка. Но народ собирается группами, носильщики у водоемов выжидательно смотрят в сторону городских ворот. Десять лет со времени восстания против убитого повелителя город не знал смены власти. Теперь идет новый — кто он, что он принесет сорока тысячам, живущим в старых городских стенах? Но все уже знают, что губернатор бежал, что правительственные войска разоружены, что с новой властью идут джемшиди и сотни тех, что были принуждены скрываться от правительства в горных ущельях.

По дороге от городских стен движутся толпы. Площадь перед городской цитаделью точно поле. Кипящие под ветром цветы — тюрбаны.

Горяча коней, иноходью проезжают горцы. У могилы Маулеви (святого) Джамми — тенистый сад, темно-зеленые чинары среди выжженных желтых скал предгорья. От могилы до городских ворот — шпалерами солдаты. И тысяча глаз, тысяча взглядов скрестились на перевале, откуда идет победитель Абду-Рахим-хан.

Монотонно и гулко заиграли оркестры. На перевале конный отряд. Отряд кавалеристов срывается к нему навстречу. Под жестоким солнцем, в тучах известковой пыли — чиновники, офицеры и судьи. Тот, кто идет из гор, — пощадит ли их? Сохранит ли за ними почет и богатство? Тысячи, тысячи на стенах, на плоских крышах, на холмах.

Почти вскачь проходит авангард — развеваются черные чалмы, бряцает сталь. Джемшиди-наездники, те, которых город привык видеть в цепях, пленниками перед казнью на парапете крепости.

Затем идут пешие крестьяне, вооруженные кремневыми ружьями, кривыми ножами и пистолетами. Потом те, кто десять лет в неприступных горах на севере отбивался от правительственных войск, — старые мятежники (каждый стоит десяти бойцов), вооруженные с головы до ног, обвешанные патронами, на горячих, пляшущих конях. Зеленые и красные значки. Бой барабанов. Выстроенные вдоль дороги войска отдают честь.

Абду-Рахим-хан.

Щеголь, чиновник министерства, экзотический иностранец в Париже и Берлине. Было ли это? Не было. Зеленая чалма (родич пророка), белый с золотым шитьем кавалерийский мундир.

“Народ — дитя, он любит нарядных вождей”.