— Скажите, Эмма, а чем вы в данный момент заняты?
— Работаю учительницей английского. В средней школе в Лейтонстоуне.
— Наверное, это очень сложная работа. Как у вас находится время писать?
— Я пишу по вечерам. По выходным. Иногда рано утром.
Марша прищуривается:
— Должно быть, вы действительно увлеченный писатель.
— Это единственное, чем мне сейчас хочется заниматься, — говорит Эмма, не только удивляясь собственной искренности, но и сознавая, что это действительно правда. За ее спиной открываются двери лифта, она смотрит через плечо и почти жалеет, что нужно уходить.
Марша протягивает руку:
— Что ж, мисс Морли, до свидания. С нетерпением жду нашей следующей встречи.
Эмма пожимает ее длинные пальцы:
— А я надеюсь, вы найдете себе няню.
— Я тоже. Последняя оказалась просто психопаткой. Вы-то, конечно, вряд ли согласитесь? Почему-то мне кажется, вы весьма подходите на это место. — Марша улыбается, и Эмма отвечает улыбкой; Стефани за спиной у начальницы закусывает губу, шепчет: «Прости-прости-прости» — и показывает жестом, чтобы звонила.
Двери лифта закрываются; Эмма сползает по стене, кабина падает вниз с высоты тридцати этажей, и Эмма чувствует, как волнение сменяется унылым разочарованием. Сегодня в три часа утра она не могла уснуть и все представляла, как она и ее редактор спонтанно решают вместе пообедать. Вот она пьет холодное белое вино в модном ресторане на крыше небоскреба, развлекая новую знакомую забавными историями из школьной жизни… И вот как вышло — ее вышвырнули на улицу меньше чем через двадцать пять минут после появления в редакции.
В последний раз она была на южном берегу Темзы в мае, праздновала результаты выборов, но теперь от той эйфории даже следа не осталось. Поскольку у нее якобы желудочный грипп, она не может даже пойти на учительское собрание. Ну и что, все равно ее там ждут лишь очередные конфликты, упреки, злые инсинуации. Чтобы развеяться, она решает прогуляться и идет в направлении Тауэрского моста.
Но даже прогулка по Темзе не способна поднять ей настроение. В этой части набережной идет ремонт; всё в лесах и завешено брезентом, а здание электростанции на южном берегу кажется облезлым и унылым в летний полдень. Она проголодалась, но по пути нет ни одного кафе, да и не с кем туда зайти. Звонит телефон; она роется в сумке, обрадовавшись возможности поделиться своим негодованием, и слишком поздно понимает, кто звонит.
— Так, значит, желудочный грипп? — с сарказмом произносит директор школы.
Эмма вздыхает:
— Именно.
— Хочешь сказать, ты лежишь в постели? Однако судя по звукам, ни в какой ты не в постели. Судя по звукам, ты гуляешь на солнышке!
— Фил, прошу… не начинай.
— О нет, мисс Морли, нельзя же иметь все и сразу. Нельзя разорвать наши отношения и ждать от меня поблажек! — Он уже несколько месяцев говорит с ней таким подчеркнуто вежливым, бесстрастным и презрительным тоном, и она снова испытывает прилив злости оттого, что попалась в собственную ловушку. — Если ты хочешь, чтобы наши отношения были исключительно профессиональными, то они и будут исключительно профессиональными! Вот так! Так что скажи на милость — почему пропустила сегодняшнее важное собрание?
— Не надо, Фил, прошу. Я не в настроении…
— Мне не хотелось бы применять к тебе дисциплинарные меры, Эмма…
Она отводит руку с телефоном от уха, пока директор читает нотации. Громоздкий и устаревший, это тот самый телефон, что ей подарил любовник, чтобы «слышать ее голос, когда захочется». Они по этому телефону даже сексом занимались. По крайней мере, Фил.
— Тебя ясно проинформировали, что присутствие на собрании обязательно. Четверть еще не кончилась, знаешь ли.
На мгновение она думает о том, как здорово было бы швырнуть чертов телефон в Темзу. Но сначала ей пришлось бы вынуть сим-карту, а это несколько опошлит символический жест, к тому же такой драматизм бывает только в кино и сериалах. Да и новый телефон ей не по карману.
Ведь с этого момента она безработная.
— Фил?
— Теперь я для тебя мистер Годалминг, не забывай, пожалуйста.
— Ладно. Мистер Годалминг…
— Да, мисс Морли?
— Я увольняюсь.
Он издает фальшивый смешок, который необычайно ее бесит. Она так и видит, как он медленно качает головой.
— Эмма, ты не можешь уволиться!
— Могу. И еще кое-что, мистер Годалминг…
— Эмма?
Ругательство уже готово сорваться с ее губ, но она не может заставить себя произнести его вслух. Вместо этого она с наслаждением мысленно проговаривает бранные слова, прерывает соединение, опускает телефон в сумку и, словно опьянев от волнения и страха перед будущим, шагает дальше на восток по набережной Темзы.
— Извини, не могу угостить тебя обедом, у меня встреча с другим клиентом.
— Ничего страшного. Спасибо, Аарон.
— Как-нибудь в другой раз, Декси. Что с тобой? Ты как-то приуныл, приятель.
— Да нет, все в порядке. Просто немного встревожен.
— По какому поводу?
— Ну, знаешь, по поводу будущего. Моей карьеры. Я совсем не того ожидал.
— Ну а разве бывает иначе? Это же твое будущее. Это и делает жизнь такой интересной, черт возьми! Эй, поди сюда. Я сказал, подойди! У меня на твой счет есть одна теория, приятель. Хочешь услышать?
— Валяй.
— Ты нравишься людям, Декс, правда. Проблема в том, что они не воспринимают тебя всерьез: это такая любовь-насмешка, любовь-ненависть. Вот если бы заставить их полюбить тебя искренне…
Глава 12
Я люблю тебя
Декстер и сам не заметил, как это произошло, просто в один прекрасный день проснулся и понял, что влюблен, и жизнь превратилась в сплошной праздник.
Сильви Коуп. Ее зовут Сильви Коуп — прекрасное имя, и если кто-нибудь просит его рассказать о ней, он качает головой, выдыхает и говорит, что она потрясающая, просто удивительная. Она красива, разумеется, но не так, как другие, — не как пустышка с обложки мужского журнала вроде Сьюки Медоуз или Наоми, Ингрид, Иоланды, которые красивы лишь потому, что одеты по последней моде. Нет, ее красота спокойная, классическая; будь он по-прежнему телеведущим, то сказал бы, что у нее есть «класс», или даже назвал бы ее «иконой стиля». Длинные прямые светлые волосы со строгим прямым пробором; мелкие, аккуратные черты бледного лица в форме сердечка, идеально пропорциональные. Она напоминает ему