вещи. Отвернитесь. Не смотрите. Отведите глаза и помните: все не так, как кажется.

Примерно в то самое время, когда Агата сошла с трамвая на Литейной улице, Тибо в своем кабинете встал из-за стола. Неизвестно, сколько бы он еще просидел в одной и той же позе, но суставы затекли уже невыносимо, да и смотреть на ежечасную круговерть голубей над собором надоело. Он заставил себя встать и на негнущихся ногах, словно ожившее пугало, вышел из Ратуши, пересек площадь и зашел в «Герб Дота». Там он просидел до самого закрытия, строя на столе перед собой пирамиду из пустых стаканов и храня полное молчание. В полночь его вывели на улицу.

На улице было тихо. Тибо поднял глаза на небо и увидел, что на созвездие Ориона наплывает, кружась, угольно-черное облако, зародившееся где-то на краю мира. Сначала оно было похоже на кусок рваного шелка, но постепенно становилось все более плотным и темным. Оно расползалось по небу, как чернила в воде. Звезды погасли. Тибо потуже затянул ремень плаща и пошел домой. В этот самый момент весь город вздохнул, словно человек во сне, натянул одеяло на голову и замер. Весь, кроме «Золотого Ангела». Черные тучи затянули пространство от одного края невидимого горизонта до другого и нависли над крышами, скрывая небеса. Остался только маленький просвет в форме буквы О, похожий на удивленный поцелуй и обрамленный лунным светом. Просвет находился прямо над Замковой улицей, как будто «Золотой ангел» был центром мира. А потом, когда настала такая тишина, что можно было услышать, как клубится под окнами темнота и моргают выглядывающие из подворотен кошки, дом вдохнул в себя воздух. Стены словно бы на мгновение обмякли и склонились к тротуарам. Жалюзи на окнах вздрогнули и отшатнулись вглубь комнат, словно от внезапного ветра, а шишечки на концах их белых шнурков звякнули по стеклам. Черепица на крыше зашевелилась и загремела, как чешуя дракона, и на какой-то миг все замерло. Затем затрепетали золоченые крылья, из забытых окон под самой крышей ударили лучи разноцветного света, послышалась барабанная дробь, органные аккорды и трубы далекого оркестра. Внизу, в кафе, затанцевали составленные одна в другую чашки, задребезжали блюдца, подползая к краям полок и падая на пол.

Упала со стены свадебная фотография Мамы Чезаре. Прекрасная Мария проснулась, перевернулась на другой бок и сказала:

— Это просто поезд проехал. — Потом стянула с себя накрахмаленную ночную рубашку и добавила: — Давай займемся любовью.

И пока Чезаре притворялся, что забыл о том, что в Доте нет железной дороги, дом выдохнул. Потоки воздуха вырвались из-под каждой двери, из каждой замочной скважины, изо всех щелей в оконных рамах, и слились в единый вихрь, который с воем понесся по Замковой улице к реке, сметая урны и гоня перед собой пустые консервные банки и обрывки газет. Вихрь прореживал муниципальные клумбы и рвал листья с деревьев; скрипели ворота, хлопали двери, качались фонарные столбы. Из центра города он устремился по набережной в сторону моря, к Приканальной улице. Просвистев по туннелю, вихрь застучал по окнам, пока не добрался до дома № 15. Ночную тишину нарушал только женский плач, переходящий из крика в вой и затихающий испуганными всхлипываниями.

Вихрь поднялся снова. Он обрушился на дверь, проник в замочную скважину и начал терзать замок, пока дверь не распахнулась и не закачалась на петлях; а мгновением позже из квартиры выбежал Гектор. Лицо его было лунно-бледным, он пытался натянуть куртку, но вихрь рвал ее, словно парус, а Гектор бежал и бежал, мимо последнего фонаря и во тьму. Позади, в маленькой квартирке, кто-то шептал слова утешения, чьи-то голоса говорили, что теперь все будет хорошо, что нужно уснуть, а утром все будет по- другому — но, конечно же, в квартире никого не было, кроме Агаты. Ветер, наверное.

Тибо ветра не заметил, хотя тот летел следом, когда он начал пробираться по темному порту, где ждали женщины. Они хватали его за руки и тащили от одного фонаря к другому, но в конце концов он отбросил их молчанием и в одиночестве пошел к маяку, своему другу. Когда он добрался до башни, вихрь из «Золотого ангела» окончательно стих, и его последний вздох едва ли даже пошевелил песчинки рядом с ботинками Тибо. У маяка он простоял всю ночь. Ритм вспышек успокаивал его, шум волн исцелял, соленые брызги дарили благословение. К утру он был уже совсем трезв.

Часы остановились, поскольку Тибо забыл их завести, но когда мимо, покачиваясь, проплыл первый паром в Дэш, он понял, что уже половина восьмого.

Час спустя, когда раздвинулись коричневые занавеси на окнах магазина Купфера и Кеманежича, Тибо купил чистую рубашку, носки и нижнее белье. С покупками, завернутыми в коричневую бумагу, он пошел в Ратушу.

Тибо не знал, как работать без Агаты. Без нее некому было вскрывать почтовые конверты, составлять расписание и зачитывать его вслух. Вчера он провел целый день, положив ноги на стол, потому что отказывался впустить ее в кабинет, и она не могла сказать ему, чем нужно заняться. Без Агаты заниматься было нечем.

И сейчас, умывшись и переодевшись в пахнущем хлоркой мужском туалете, вытащив дюжину булавок из новой рубашки, облачившись в нее и убедившись, что она, вне всяких сомнений, не подходит к галстуку, Тибо сел за стол и уснул.

Агата между тем как раз проснулась — одна в квартире на Приканальной улице. Выбравшись из постели, она, не одеваясь, стала ходить по комнате. Чувствовала она себя вполне уверенно, хотя не могла отделаться от ощущения, что о чем-то забыла: то ли произошло что-то, то ли ей надо было что-то сделать. Это ощущение преследовало ее, словно сон, который никак не можешь толком вспомнить, пока она его не отогнала, помотав головой. Потом она заметила, что дверь на улицу открыта, а шторы упали и грудой лежат на полу слева от окна, поскольку палка, на которой они висели, болтается на единственном гвозде справа. Агата отодвинула шторы с прохода, ополоснулась над раковиной и выглянула в окно. Любой прохожий мог бы, в свою очередь, увидеть ее.

В это время в дверь прошел Ахилл, всем своим самодовольным видом говорящий: «О, только, пожалуйста, не расспрашивайте!» Ночь явно удалась: были в ней и погони за крысами, и схватки с соперниками, и обольщенные кошки. Поскольку Ахилл любил Агату, он сразу же направился к ней, чтобы потереться об ее ноги, но едва он прикоснулся к ней головой, как все утомленное довольство слетело с него, он испустил вопль ужаса и отскочил в сторону. Он попался в ужасную ловушку: Агата стояла между ним и дверью. Ахилл перемахнул через стол на кровать и понесся к двери так быстро, что какое-то мгновение бежал по стене, но рухнув, наконец, на пол перед дверью, врезался в нее носом, и она закрылась.

Несчастный Ахилл пару секунд поскреб дверь когтями, воя, как пожарная сирена, а потом, когда Агата двинулась в его сторону, чтобы успокоить, взвился по палке от упавших штор под самый потолок и кое-как устроился там, шипя, словно фейерверк.

— Глупый кот! — сказала Агата. — Это же я, всего лишь я. Чего ты испугался?

А потом она встряхнулась. Восхитительное это движение началось с пяток и дошло до самой шеи: икры дернулись в одну сторону, а бедра в другую, ягодицы в одну сторону, а живот в другую, груди в одну сторону, а плечи в другую, и удивленные капли мыльной воды искристым облаком полетели во все стороны.

На Ахилла это не произвело впечатления. Он продолжал дергаться, плеваться и орать, вцепившись в палку.

— Тише, тише! — сказала Агата. — Это очень разумный способ высушиться. А вот интересно, нужно ли мне по-прежнему одеваться, отправляясь на работу?

Решив, что одеться все-таки нужно, Агата достала из шкафа голубое платье. Туфли прятались под одним из перевернутых стульев. Она вытащила их оттуда, оставив стул валяться вверх ножками, и пошла на