Владимир не страдал от морской качки, а Олаф вовсе был рожден на драккаре. Пока плыли, оба обросли прежним тугим мясом, выглядели уже не странниками, а свирепыми воинами. Олаф от безделья начал затевать с моряками драки. Хозяин начал посматривать на обоих опасливо, облегченно вздохнул и перекрестился, когда вдали показались белоснежные сторожевые башни Золотого Рога.
Владимир не сразу понял, в чем дело, почему в сердце заползла сладкая боль, но когда, заслоняя весь мир, перед ним встало огромное лицо небесной девочки с мудрыми понимающими глазами, он лишь в отчаянии сжал кулаки. Снова приближается к ней, которую в детской гордыне пообещал взять!
Как в беспамятстве он сошел в порту, вместе с толпой купцов прошли через огромные ворота в Новый Рим, Константинополь, он же Царьград. Олаф в восторге вскрикивал, больно тыкал Владимира огромным кулаком:
– Смотри!.. А посмотри на этого!.. А вот еще богаче!
Город был огромен и ошеломляюще богат, но Олаф замечал только воинов. Доспехи и оружие у каждого намного лучше и богаче, чем у него, сына конунга далекой северной страны, а у многих настолько богаче, что он только стискивал зубы, мычал в ярости и зависти.
Владимир на ломаном языке ромеев спрашивал дорогу к дворцу базилевса. Мимо тянулись каменные громады, дома были в пять-шесть поверхов, трудно понять, как туда таскают воду и дрова, кварталы двигались навстречу за кварталами, улицы широкие, вымощенные, к великому удивлению, огромными квадратными плитами серого камня, а для пеших с двух сторон были отделены такими же поставленными на ребра плитами, довольно широкие дорожки. Повозки даже при желании не смогли бы заскочить туда, гуляй без опаски, глазей на скачущих лошадей.
Владимир, хоть и побывал в Царьграде и потому вроде бы навеки очарованный сказочным городом, со странной неохотой рассказывал то, что знал о нем. И все-таки Олаф кое-что узнал.
Когда это был еще не Константинополь, а Визант, здесь, как и везде, христиан бросали на арену львам на съедение, сжигали заживо, рвали на части, сажали в железные клетки и ставили их на медленный огонь. Диоклетиан, раздраженный нелепой борьбой со своими же согражданами-христианами, плюнул и сложил с себя обязанности императора. В расцвете сил ушел заниматься садоводством и выращиванием редких цветов.
Управлять империей он поручил Ликинию и Константину Хлору. Между теми, естественно, вспыхнула война, каждый хотел быть единственным. Близилась решающая битва, Ликиний двинул на поле сражения свои могучие легионы, а Константин в последний момент велел заменить на знаменах римского орла изображением креста. Оказывается, ему приснился сияющий крест, на котором были слова: «Сим победиши!»
Римские легионеры под знаменем орла дрались, как всегда, мужественно и умело, а легионеры со знаменем креста – остервенело и фанатично. Они понесли огромные потери, но победили, буквально забросав противника своими трупами. После чего Константин, сын Константина Хлора, стал единственным императором Рима.
Именно этот Константин отыскал место для новой столицы, сам провел плугом ее границы, и так был основан блистательный город, названный Новым Римом. Правда, в народе город сразу стали называть по имени императора Константинополем.
– А мне казалось, – воскликнул Олаф, – что этим домам и дворцам сотни лет! Если не тысячи.
– Так и есть, – подтвердил Владимир. – Когда Константин построил город, он велел привезти сюда из Рима древнейшую статую волчицы, от которой пошел римский народ, ты увидишь велетскую статую Юноны, а также захваченную в Таренте и привезенную сюда статую Геркулеса… Да что там говорить! Каждый из императоров, а их за пятьсот лет было больше, чем ярлов и даже бондов в твоей стране, украшал столицу новыми статуями, дворцами, тащил сюда памятники и драгоценности, переселял мастеров, художников, поэтов, ты увидишь, сколько здесь театров… Здесь восемь публичных бань, пятьдесят два портика, четыре громадных зала для сената, четырнадцать церквей, где они по-рабски поют хвалу своему богу, и четыре тысячи богатых дворцов… Может быть, теперь больше. А домов простого люда не счесть вовсе!
– Все-то ты знаешь, – пробормотал Олаф ошарашенно. – А сколько здесь… и где они… ну, дома с доступными женщинами? Я слышал, тут нравы свободнее.
– Этих домов не знаю, – признался Владимир.
Олаф обрадовался:
– Эх ты!.. Самое главное не знаешь. А то все: театры, церкви, портики… Сам знаешь, что не пойду проверять. Может, и врешь все. А вот доступные женщины…
Он умолк, поймав на себе насмешливый взгляд Владимира. Спросил подозрительно:
– Ну, что еще не так?
– Олаф! Разве не все женщины мира и так наши?
Владимир заметил, что викинг все чаще посматривает на небо. И удивление в глазах сына конунга растет. Ярко-синее, оно блистало чистотой и свежестью. Воздух был теплым, но не таким теплым, как в бане, в нем чувствовалась чистота и прохлада, а солнце блистало такое чистое, умытое, радостное, что Олаф наконец не выдержал:
– Великий Один!.. А верно, что небо здесь всегда синее?
Владимир горделиво выпятил грудь, словно это он сделал его таким чистым и радостным:
– Если и случается дождь, то солнце вот так же жарит. Слепой дождь, говорят. Дурачье! Как раз зрячий, ежели солнце смотрит… Здесь туча такая же редкость, как в ваших краях – солнце.
Олаф в восторге ударил кулаком по боку:
– Сказочная страна! Ромеи должны быть великими воинами, чтобы ее удерживать.
– Были, – сказал Владимир.
– Что? А теперь?
– В теплых краях все жиреют, а руки перестают удерживать мечи. То же стряслось и с ромеями. Так говорят волхвы, так говорят наши воеводы.
