сторонам. Когда повернулся к Владимиру, рот его раскрылся для крика. Стрела со змеиным свистом ударила в левый глаз, с трех шагов да промахнуться?
Владимир мигом оказался рядом, зажал рот киянину. Из-под пальцев брызнули горячие красные струйки. Несчастный судорожно поскреб подошвами землю, дернулся и затих.
Сорока верещала еще пронзительнее. Владимир натянул было тетиву, молча выругался, вдруг да все испортит, торопливо пополз ближе к веси.
Еще двое с той стороны огромной вербы, сидят, разговаривают шепотом. Стрелами не достать, разве что обогнуть вербу, но тогда оба успеют схватиться за мечи…
Быстрота, напомнил он себе. При равных силах побеждает тот, кто двигается быстрее. Да что там при равных! Всегда побеждает тот, кто бьет быстрее, чем противник.
Кровь хлынула в мышцы. Он дважды глубоко вздохнул, а затем зажался внутри и ощутил, как весь наполняется злой взрывной силой, и если сейчас же не выпустит, то сам лопнет, как раздуваемая через соломинку жаба…
Пальцы сами достали нож, ноги в два прыжка донесли до вербы. Обогнул ствол, успел увидеть двух дебелых мужиков в кольчугах и при мечах, шоломы лежат рядом в тени, и тут его тело ринулось вперед, нога с силой достала одного в подбородок, нож вонзился в горло другого, и тут же ухватил первого и вонзил нож в глазницу.
Он сам не смог бы вспомнить, как все было, все длилось мгновение, но два дружинника убиты настолько быстро, что не успели его вообще увидеть, он сам только чувствовал дрожь в руках и во всем теле, ярая сила еще жила, и он припал губами к горлу младшего, ощутил во рту теплую солоноватую кровь, сделал глоток, сперва неприятный, а потом присосался так, что ощутил, как иссякает кровь в жизненной жиле убитого, а в его желудке появляется тяжесть.
Еще чего не хватало, подумал с тревогой. Надо быть легким, как пардус, настороженным, как голодный волк. Но ярость из тела уже уходила, в голове стало чисто и холодно.
Крадучись, прошел дальше, пригибаясь за кустами. Возле крайнего дома коноводы вывели коней, седлали. Четверо дружинников затягивали пояса, надевали через голову перевязи с длинными мечами.
– Перун, – шепнул Владимир, – тебе посвящаю!
Стрелы сорвались с тетивы одна за другой. Он успел увидеть, как первый пошатнулся и ухватился обеими руками за древко, что торчало из середины груди, остальные шесть стрел шли одна за другой, а еще пять он выпустил просто по мечущимся.
Уже не скрываясь, подхватился на ноги, понесся в лес. Уши ловили свист стрел, надо будет падать, бежать зигзагами, как заяц, но храбрые дружинники гордились умением сражаться и побеждать грудь в грудь, и лишь у самого леса Владимир услышал запоздалые крики.
Он остановился между деревьями, бросил быстрый взгляд через плечо. Трое на конях скакали от веси, а еще из дальних кустов поднимались растерянные воины в тяжелых доспехах. У каждого в руке был либо тяжелый топор, либо булава, с такими вперегонки бегать не просто.
Владимир погрозил кулаком. В ответ раздался нестройный вопль ярости. Он повернулся, и деревья послушно побежали навстречу – размеренно и неторопливо. Там сумерки, прохлада, выворотни, не пройти коням, слой перепрелых прошлогодних листьев, под которыми вздуваются корни, где он мог бы водить за собой целое войско, если бы… не надо возвращаться.
Пешие дружинники ломились через лес, как стадо кабанов. Вовсю громыхали доспехи, Владимир слышал отчетливо брань. Он подпускал их совсем близко, делал вид, что ослабел, устал, начинает кружить, но в голове все время держал направление и то, куда Варяжко мог послать конников наперехват.
Беда, что в этих землях не бывал, местности не знает, вынужден угадывать, где будет овраг, где ожидается голое место, а по замаячившим впереди ветлам понимал, что река кинула петлю в эту сторону.
Солнце опускалось за лес, когда он в самом деле уже волочил ноги. Дружинникам тяжелее под тяжестью доспехов, он же терял силы от страшного напряжения, вслушиваясь в каждый шорох, угадывая по взлетевшим птицам, прослеживая взглядом дрогнувшую ветку.
– Все, – прошептали губы, от усталости уже заговорил вслух. – Пора вертаться…
Деревья плыли навстречу, покачиваясь. Перепрелые листья гасили шаги, но редкие кусты он уже не обходил, ломился напрямую. Погони не слышно вовсе: либо ползут рачки, либо вовсе лежат пластом. Если даже в веси остался на охране кто-то, то это тот случай, которым нельзя не воспользоваться. Как бы ни устал…
Он тащился по косогору, хоть и неудобно, сапоги стопчешь, но безопаснее, ибо всяк ходит внизу, не зря же там протоптаны тропы зверьем, а людьми растоптаны до широких дорог, но где еще, как не там, ставить засады?
За поворотом должен открыться вид на весь, Владимир ускорил шаг. Из-под сапог катились камешки, склон крут, пальцы хватались за ветки, оставалось совсем немного…
Он почувствовал чье-то движение. Хотел отшатнуться, рука упала на рукоять меча, но опоздал. Сильный удар по затылку бросил на землю. Перед глазами плыло, в голове шум, видел только тьму, в которой блистали звездочки.
Сильные руки сорвали пояс с ножами, другая рука сняла перевязь. Шатаясь, он поднялся, чувствуя себя слабым от удара по голове и еще слабее без оружия.
Перед ним стоял улыбающийся Варяжко. Без доспехов, в распахнутой на груди рубахе с закатанными рукавами, и взгляд Владимира невольно зацепился за чудовищно толстые пластины грудных мышц. Грудь Варяжко стала еще шире и выглядела так, будто под кожу надел массивные латы. А руки Варяжко, похожие на бревна, рельефно вздувались мышцами, толстыми, как у тура, жилами. С пояса свисали два узких ножа, но и сами кулаки, размером с детскую голову каждый, выглядели тяжелыми и массивными, как молоты.
– Прекрасно!.. Говорят, ты стал воином, но если кто вот так ломится как медведь через лес…
Он оскалил зубы, хохотал. Еще двое крепких гридней сдержанно смеялись. В руках топоры, длинные ножи. Оба цепко держали дротики и следили за каждым движением пленника.
