Ингельд словно взорвался, как спелый стручок. Только что был за пять шагов от Никиты, но никто не заметил, когда одолел их. Никита был отброшен к стене щитов, ими загородились добровольные стражи, утонул в грохоте и лязге, съежился, исчез под градом яростных ударов. Видно было только неистовствующего викинга: озверелого, спешащего выпустить распирающую его мощь, чтобы не разметала его окровавленные клочья по всему берегу.

Войдан боялся бросить в ту сторону взгляд, ибо его противник дико взвыл, зарычал, начал люто грызть край щита. Глаза выкатились, налились кровью, как у взбесившегося пса. Лицо покрылось смертельной бледностью, изо рта пошла пена. Войдан ощутил холодок страха. Берсерк опасен, не придерживается канонов боя. Даже смертельно раненный, еще рвется в бой, наносит удары с удесятеренной силой, в исступлении лезет голой грудью на копья и острия мечей!

– Ну же, – сказал Войдан громко, заставляя себя стряхнуть оцепенение страха, – хватит слюни да сопли ронять! Без сопливых скользко.

Берсерк прыгнул, и Войдан отступил и упал на колено под лавиной ударов, под каменной бурей, под страшными ударами, что обрушились со всех сторон. Нечего было и думать как-то нанести удар, он оставался жив лишь потому, что осатаневший берсерк осыпал ударами, не выискивая щели в защите. Однако оглушенный Войдан ощутил, как онемевшей руке стало легче, ее потянуло в сторону, под ногами бешено вертелся обломок его щита, а другой жалкими лохмотьями висел на руке. Голова гудела от ударов, плечи и грудь ожгло болью. Звякнули и отлетели две пластины панциря. Его меч судорожно дергался из стороны в сторону, не парируя удары, а только ослабляя их мощь.

В толпе стояло благоговейное молчание, где слышалось только сопение бойцов и лязг железа. Оба викинга были богами войны! Ромей и русич шатались и пытались пятиться, но упирались спинами в стены из щитов и дротиков. Викинги били как кузнецы по наковальням, вгоняя противников в землю.

В третий или четвертый раз Войдан, ощутив за спиной сопение толпы и даже запах браги, делал торопливый шаг в сторону, а берсерк в ярости продолжал рубить, пока не обнаруживал, что противник опять ускользнул как угорь.

Он был покрыт потом, мышцы перекатывались под гладкой кожей, вздувались как сытые змеи, но видно, что берсерк может сражаться так без устали до утра, а затем и до вечера. Он рубил яростно, хрипел, вращал налитыми кровью глазами, брызгал пеной, сыпал руганью, его меч рассекал воздух во всех направлениях…

И вдруг хрустящий звон разрываемой плоти сотряс мир. Зрители за спиной берсерка на миг увидели, как из спины высунулось окровавленное лезвие, тут же исчезло, оставив красную щель. Берсерк вскрикнул, не от боли – от ярости.

Он еще рубил и рубил, Войдан отшвырнул остатки щита и с трудом закрывался мечом, уже иззубренным, наконец из груди и дыры в спине викинга широкой струей плеснула кровь. Меч воеводы перерубил важные жилы, кровь хлестала так бурно, что берсерк бледнел на глазах. Наконец он стал двигаться все медленнее, остановился, выпрямился во весь рост, вскрикнул страшным громовым голосом:

– Один! Иду к тебе!

И рухнул навзничь, огромный, как срубленное дерево. Рана была в левой стороне груди, и в толпе суеверно зашептались: как он мог еще сражаться с разрубленным сердцем!

Войдан покачал головой. Подбежал отрок, почтительно взял из рук сильно зазубренный меч. Воевода сильно запыхался, уже немолод, с новым берсерком драться уже не смог бы. И хотя лоб еще не взмок, но воздух уже хватает как рыба под солнцем.

А в другом конце круга Ингельд все еще наступал на ромея, обрушивал град ударов. Он знал, что моложе и сильнее, в нем живет ярость Одина, неистовство Тора и ловкость Локи. Но в отличие от берсерка его учили владеть мечом лучшие бойцы при дворе его отца, а этого ромей не знает… Скоро узнает!

Наконец Ингельд понял, на что надеялся трусливый ромей, усмехнулся. Викинг, мол, зря растратит силы, устанет, тут его и можно будет поймать на подлый удар… Не знают эти плюгавые греки, что люди Севера могут без устали сражаться с утра до вечера, у них другая кровь и другие мышцы!

Он обрушил град ударов еще яростнее, отшвырнул щит и перебрасывал меч из руки в руку. Ромей едва успевал подставлять то обломок щита, то меч. Наконец и он отшвырнул измочаленный щит, оба сошлись с мечами.

Толпа ахала, везде были раскрыты рты. Викинг был красив, ему сочувствовали и на него ставили деньги даже в русской дружине. Он дрался красиво, а ромей как-то скучно, чем-то похоже на Войдана, ромейская служба сказывается, не скакнет в сторону, не кричит и не лается, дыхание бережет, лишнего шагу не ступит…

Искры высекались при каждом ударе мечей. Ингельд попробовал оттеснить ромея к трупу берсерка, только бы заставить споткнуться, но ромей переступил, не глядя, будто отрастил и на затылке глаза, затем перестал отступать вовсе, незаметно повернул викинга так, что солнце слепило глаза, сам начал теснить медленно, но неотступно.

Ингельд дрогнул, ромей все же дерется более умело. Он отпрыгнул, избегая сверкнувшего прямо перед глазами лезвия, но из-за слепящего солнца не мог сразу сообразить, близко или далеко ромей, где отблеск на его доспехе, а где солнечный зайчик на лезвии меча.

Он торопливо отбил коварный косой удар, собрался шагнуть в сторону, когда слепящий зайчик ударил по глазам. И тут же вслед за секундным оцепенением острая боль пронзила горло…

По всей толпе, будь то викинги или дружинники, пронесся вздох. Ингельд вздрогнул, словно его ударили позорным кнутом раба, выпрямился. Его белокурая голова наклонилась и скатилась на землю, орошая ее хлещущими во все стороны пурпурными струями. Синие глаза смотрели с недоумением.

Обезглавленное тело качнулось и рухнуло с таким грохотом, что дрогнула земля, а от берега отхлынула волна, вздыбив драккары. Викинги на борту угрюмо отводили взоры. Их честному бою ромеи противопоставили подлый бой. Силу и отвагу одолели умением и коварством. Но прошли времена героев, теперь людей интересует только победа. А какой ценой – на это, позабыв заветы богов, обращают внимание все меньше.

Никита вскинул окровавленный меч:

– Кто еще скажет, что ромеи не могут драться?

Голос его не прерывался от усталости. Пожалуй, это больше всего удержало разъяренных викингов.