– Сколько? – спросил Владимир отрывисто.
– Четверо убитых, трое раненых, – ответил Кремень задыхающимся голосом. – И еще один, которого как ни зови, но нашим звать не хочется…
Владимир покосился на две половинки трупа. Блуд был рассечен надвое страшным ударом. Внутренности шипели и пузырились, выпуская воздух, в луже крови.
– Он свое сделал, – сказал он хрипло. – По крайней мере, ты дал ему быструю смерть.
– Не я, – возразил Кремень с жалостью, – Варяжко успел раньше.
Под стеной сидел могучий дружинник, весь залитый кровью, даже лицо в крови.
– Княже, – прохрипел он, – четверо… это здесь… Других ты найдешь в коридоре… на лестнице… на крыльце… во дворе…
– Варяжко ушел? – вскрикнул Владимир.
– Это не человек, – прохрипел воин. – Это сын Перуна.
Тавр ходил среди убитых, переворачивал лицами кверху. Владимир крикнул зло:
– Выслать погоню! Пока он жив, война не кончена!
– Сделано, – ответил Тавр. – И еще я велел кричать везде, что за поимку Варяжко жалуешь прощение, освобождаешь от налогов до конца жизни и даешь серебряную гривну.
– Мог бы обещать две, – сказал Владимир. – Или даже золотую!
– Ну, я намеревался сдержать…
– За Варяжко я в самом деле отдам две золотые!
– Никуда не денется, – сказал Тавр рассудительно. – Теперь вся Русь под твоей рукой.
Они вышли из терема. Сердце Владимира снова дрогнуло. Двор был залит кровью и завален трупами. Их оставалось без Ярополка и Варяжко четверо, но они показали, как могут сражаться дружинники Святослава.
У дверей спальни гридни, что стояли на страже, преданно и хитро заулыбались. Владимир кивнул хмуро, не до баб, зря слюни распустили.
Он толкнул дверь. Юлия стояла на лавке спиной к дверям, пыталась выглянуть в окошко. На стук обернулась, глаза испуганные, на щеках блестят мокрые дорожки слез.
– Здравствуй, Юлия, – сказал Владимир.
Он нарочито не назвал ее княгиней, и она сразу все поняла. Побледневшая, с дико расширенными глазами, прижала руки к груди:
– Что с Ярополком?
– Мой брат был чересчур отважен, – ответил Владимир.
– Ты… ты убил его?
– Ярополк не убивал Олега, – напомнил Владимир, – но все же Олега затоптали в их мелкой ссоре. А сейчас была не ссора – война.
Она прошептала мертвеющими губами:
– Я хочу… видеть его…
– Не стоит, – предостерег он. – Был бой, его изрубили в куски.
– Я все равно…
– Как хочешь, – он не стал спорить, – но там лишь изрубленная туша в луже крови… Может быть, когда хотя бы приберутся?
Он смотрел на нее, смертельно испуганную, но с гордо выпрямленной спиной, большеглазую и тоненькую, как камышинка, и неожиданно ощутил звериную радость. Разве не для того живет человек, чтобы сокрушать соперника, а его женщин грести под себя?
Его взгляд стал оценивающим.
– Но тебе не придется долго лить слезы.
– Что… о чем ты? – Ее голос ломался, как соломинка.
– Я тебя возьму в наложницы. Правда, задница у тебя маловата, я люблю пользовать покрупнее и повыше… Гм… Зато вымя торчком, это я люблю. Может быть, если очень постараешься понравиться… и сумеешь… даже в жены.
Она отшатнулась. На ее красивом лице проступило отвращение.
– Ты? У тебя руки по локоть в крови моего мужа!
Владимир засмеялся. В чреслах потяжелело, налилось горячей кровью. Чувство ярой силы было таким, что ноги сами двинулись к ней. Испуг на ее лице перешел в ужас.
– Да, но в этих руках – ты.
В ее расширенных глазах ужас перешел в панику. Похоже, только сейчас ощутила свое настоящее положение. Там, дома, – утонченное коварство, яды, сладкие слова и удар кинжала в спину, у варваров – честные глаза, грубая схватка грудь в грудь, верность слову и долгу. Но если среди этих могучих, свирепых и полных мощи варварских племен уже дали ростки царьградские обычаи? Эта смесь может оказаться страшнее греческого огня!
