Все ожидали, что Владимир нагнется и примет хлеб, но он неожиданно спрыгнул с коня, засмеялся:

– Разорять город, который я люблю больше всего на свете? Мстить людям, которые ждали меня? Ты шутишь, старик… либо совсем не знаешь меня, своего великого князя!

Он бережно взял хлеб, отломил щепотку, обмакнул в соль, торжественно съел. Только сейчас ощутил, что голоден как волк, съел бы этот каравай в одиночку. За все дни осады почти не ел и не спал по- людски.

Тавр принял у него каравай, а Владимир сказал торжественно:

– Этим хлебом клянусь, что городу не причиню вреда! Клянусь, что не обижу даже тех, кто шел в дружине Ярополка супротив меня! Былое быльем поросло.

Он обнял старика, трижды расцеловал и вернулся к коню. Толпа радостно кричала вслед, он ехал высокий и стройный на белом жеребце, красный плащ трепетал за спиной под порывами легкого ветерка. Булатные доспехи на груди разбрасывали веселые солнечные зайчики. Он был красив, молодой и уже опаленный солнцем и ветрами, с двумя шрамами на лице, веселый, с огнем в глазах, полный ярой жизни.

Сердце едва не выпрыгивало, трепыхалось как пойманная птица. Вот оно, сердце мира! Отсюда правили всей древней Куявией, страной преданий, затем – Киевской Русью. Здесь сидели великие князья, где их стол назывался уже не стол, а престол, откуда раздавались прочие столы в других городах на кормление.

Город разросся за эти годы. Хибарки да землянки остались только на Оболони, а по всему Подолу уже выросли добротные терема, дворища, большие дома с клетями и подклетями. Вдоль Почайны теперь тянулись тоже терема, сараи, и все сгрудилось так плотно, что улицы, огороженные высокими частоколами, стали совсем узкими.

В предградье высились высокие и просторные каменные терема. Когда покидал Киев, тут был всего один каменный терем, княгини Ольги. Тот занимал весь двор и потому назывался дворцом, а теперь при Ярополке таких успели настроить видимо-невидимо, они спихивали хибарки простого люда еще ниже, забирали их места, плодились как муравьи.

Он ощутил укол ревнивой зависти. К Ярополку из Германии наехали мастера, по их рисункам строят невиданные терема, по их наущению в красном углу вместо русских святынь ставят иконы с чужим богом. Чужим-то чужим, но если сделано или нарисовано красиво, то славянской душе устоять трудно…

Улицы были пусты, только в окнах он видел испуганные белые лица. Они сразу исчезали, а большинство окон вовсе были закрыты, как на ночь, тяжелыми ставнями.

Когда кони вынесли их на южный край, из-за высоких заборов неожиданно полетели стрелы, камни. Одна ударила Владимира по шлему, чуть ниже – выбила бы глаз. Войдан закричал зло:

– Ляшский конец! Здесь живут одни латиняне!

Впереди улица была перегорожена бревнами вперемешку с дубовыми лавками, столами. Кое-где торчали наспех вбитые в землю колья. Из-за укрытия по новгородцам били стрелами, там блистали наконечники копий, виднелись затаившиеся люди.

– Что будем делать? – крикнул Войдан. – Ты обещал не мстить…

– Это обещал я! – крикнул Владимир.

Войдан прикрылся щитом, заорал, перекрывая грохот камней по железному щиту:

– Варяги?

– Да! Пусти их вперед! Этот конец города ихний. Передай, что в полон никого не брать… Весь Ляшский конец града взять на копье!

Новгородские конники дождались подхода варягов, пропустили вперед. Те, осатанев от долгого ждания, бросились на препятствие, врывались во дворы, в дома, рубили всех, кого встречали. Разбросав заслон, через два десятка саженей наткнулись на другой, еще выше, а защитников там было больше.

Кияне, принявшие веру Христа по латинскому обряду, сражались так ожесточенно, что Владимир дрогнул при одной только мысли, что это дерется одна улица, от силы две-три, а если бы он не расколол Киев, не столкнул бы стороны в драку между собой, не склонил Блуда и многих бояр на свою сторону, не переманил черный люд?

Даже из окон домов летели стрелы. Из-за заборов метали дротики. Падал то один, то другой варяг, пораженный уже вроде бы после полной победы. Ингельд, на ходу утирая кровь с разбитой брови, пробежал мимо. С меча срывались капли крови.

Владимир крикнул ему бешено:

– Жечь дома! Чтобы ни одна падаль не смогла укрыться! Убивать всех, чтобы и на племя не осталось!

Ингельд оскалил зубы как волк, подозвал двух немолодых соратников, отдал приказы.

Пока продвигались по дуге к центру, из окон на варягов и новгородцев швыряли горшки с цветами и нечистотами, бросали камни. Один из воинов рухнул под ноги коня Владимира. Ручка кувшинчика, сброшенного из окна светлицы, рассекла голову словно топором.

Рядом воин вскинул лук, но заколебался. В окне виднелась девушка с золотой косой, красивая и разгневанная. Она что-то подтаскивала тяжелое.

– Что застыл? – рявкнул Владимир. – Стреляй!

Воин вздрогнул, оттянул тетиву. Звонко щелкнуло, по воздуху чиркнула стрела. Девушка в окне вскинула руки, словно взметнулось облачко тумана под ударом злого северного ветра.

Владимир, придерживая коня, оглянулся. Она лежала лицом на подоконнике, тугая коса свешивалась вниз, ветер уже расплетал золотые пряди.

– Красивая была, – услышал он сожалеющий голос.

– Не иначе, дочь хозяина…