протрубил в рог.

Воины, еще не озверевшие до той грани, когда уже не слышат крика воевод, нехотя, но быстро отступили. Рус зло стискивал зубы, но послушно подхватил на плечи раненого, а справа и слева мелькали темные от зноя тела, вскидывали на спины убитых и раненых, бегом уносили из-под стены.

Сова встретил испытующим взором:

– Убедился?

– Мы еще и не начали, – оскалил зубы Рус. – Еще чуть-чуть, и взобрались бы на стену!

– Не взобрались бы, – сказал Сова таким безучастным тоном, что Рус едва не ухватил его за горло. – А вскарабкалась бы только половина. Еще половина полегла бы, прыгая вниз на копья и в ямы-ловушки… Тебе нужен этот град для живых или хочешь здесь похоронить русов?

Раненого сняли подбежавшие воины второй линии. Женщины уже жгли костры, из котлов несся запах снадобий. Перетянув руку или ногу, волхвы острым ножом рассекали плоть, вытаскивали зазубренные наконечники стрел, копий, острог. Обматывали чистым холстом, но пропитанным крепким отваром целебных трав. Резаные раны заливали медвежьим жиром, взятым обязательно из нутра, ближе к сердцу. Разбитые ударами кости обкладывали чистой щепой, закручивали в лубок.

Сова сказал тем же ровным голосом:

– Двое убитых. А трое ранены так, что к закату будут смотреть на нас из вирия. На остальных заживет как на собаках.

– Откуда знаешь? – огрызнулся Рус. – Ты не лекарь, всех даже не видел.

– Я всех видел, – ответил Сова многозначительно. – Думай, князь.

Рус затравленно оглянулся. На стенах града поднимались черные дымы. Оттуда тянуло горящей смолой, горячей живицей. За навесом мелькали только шапки. Обозленные русы осыпали градом стрел, но редкая находила щель.

– Нам надо взять этот град, – сказал Рус люто. – Пошли конников, пусть сожгут все кусты и всю траву вокруг града. Да не пролезет незамеченной ни мышь, ни ящерка! Еще надо бы снарядить пару отрядов в те веси, что за рекой.

Сова одобрительно кивнул:

– Уже послал. Но насчет кустов и травы придумал здорово. Их набежало из весей как муравьев, а град невелик. ­Потопчут друг друга, в дерьме утонут. Если не дать подвозить жратву, то уже через недельку- другую начнут жрать друг друга.

Рус сжимал и разжимал кулаки. Он чувствовал стыд, противника недооценил, но и отказаться от приступа – признать поражение!

– Ладно, – сказал он угрюмо, – сами выйдут, когда начнут жрать друг друга как крысы. И тогда дадим честный бой в открытом поле.

Сова засмеялся:

– Какой уж честный? Если один наш воин на голову выше и вдвое тяжелее? Это будет избиение!

Оба захохотали. Горечь от неудачного приступа растворилась в сладком предвкушении кровавой резни. Сперва убьют всех мужчин, что выйдут с оружием, потом ворвутся в град и уничтожат все, что бегает, ползает или летает, а потом подожгут со всех концов: пусть боги радуются, а пращуры гордятся своим семенем.

Сова прервал смех. Лицо посерьезнело. Рус оглянулся, одновременно хватаясь за палицу.

Ворота приоткрылись, в щель выдвинулась лошадь, запряженная открытой повозкой о двух колесах. В ней сидел человек в черном и такой же черной шапке с широкими полями. Длинная серебряная борода укрывала грудь. Он оглянулся, крикнул, ворота закрылись с такой поспешностью, что тяжелые створки едва не раздробили задок повозки.

– Кто-то новый, – определил Сова. – Этого я не видел даже на стенах.

– Их князь?

– Или волхв.

Рус поморщился. Не княжеское дело разговаривать с волхвами да лекарями. Он оглянулся, поманил Корнилу:

– У тебя такая же борода. Встреть и узнай, когда сдадут город. Остальное нам неинтересно.

Корнило с готовностью передал в руки отроков горшок с растертыми травами. Он за последние дни распрямился, голос стал зычнее, а движения стали увереннее. Чех не больно жаловал волхвов, все-де обманщики, за советом не ходил, а от наставлений отмахивался, здесь же Корнило ощутил себя нужным, с ног падал, но лез в каждую дырку, наверстывал упущенное.

Старик правил лошадью с осторожностью. Когда подъехал ближе, Рус понял, что берег как себя, так и старую клячу с древней коляской. Такая не понесет, даже если навстречу выскочат рычащие волки!

Старик натянул вожжи. Лошадь с готовностью остановилась. Не вылезая, старик сказал дребезжащим голосом очень немолодого человека:

– Я ребе своего народа… Меня зовут Соломон.

Корнило ответил степенно, и Рус порадовался могучему гласу волхва скифов:

– Перед тобой Рус, князь этого племени, а это Сова – воевода. Но ты можешь говорить со мной. Я не ведаю, что есть ребе и с чем его едят, но я – верховный волхв.

Старик, который назвался Соломоном, кряхтя, слез с телеги. Вожжи забросил на сиденье, но лошадь осталась как вкопанная, даже головы не подняла. Глаза Соломона были темно-коричневые, лицо удлиненное, с длинным и тонким носом. Кого-то оно напомнило Русу, но молчал, наблюдал за обоими.