– Жги! – донесся голос Ерша, который больше всего на свете любил жечь такие костры, чтобы пламя поднималось выше самого высокого дерева.

Мечи и топоры заблистали, когда они ворвались на околицу. Многие всадники с дикими криками на полном скаку метали в соломенные крыши горящие факелы, дротики с пылающими наконечниками, стрелы с зажженной паклей.

Пожары начались, когда первые дружинники проскочили весь до конца. Люди выбегали в страхе, их рубили, топтали конями, протыкали копьями. Тут же врывались в дома, там слышались отчаянные крики, плач, звенело железо. Выбегали уже окровавленные, с горящими глазами, бросались в соседние дома, сараи, конюшни.

Промчался Ерш, хохоча, как Чернобог:

– О сладкий миг победы!!!

Рус успел увидеть, как он, убив двоих во дворе, ухватил выбежавшую девчушку, заголил ей подол и нагнул над плетнем. Всадники неслись как ревущие от восторга бесы. Крыши полыхали, из окон на свободу рвалось ревущее красное пламя.

Мы сильнее всех, успел подумать Рус с восторгом. Его меч с легкостью развалил надвое чужака: не выбегай навстречу так ошалело. Мы сильнее, свирепее! Мы как хищные волки в стаде глупых блеющих овец. И теперь это все наше… Не было войны, которая велась бы не для грабежа. Не было на свете войска, которое не избивало бы безоружных. Победитель всегда обыскивает карманы побежденного, снимает одежду и сапоги!

Он огляделся, не выпуская меча из длани. Его воины уже словно бы отупели от обилия пролитой крови, забрызганные красным. Поскальзываются на размокшей от крови земле, красно-коричневая жижа хлюпает под ногами, запах крови и внутренностей забивает даже запах гари. Многие держат мечи в руках: иззубренные и выщербленные, даже погнутые, уже не входят в ножны.

По селу еще метались самые ненасытные: добивали раненых, шарили в карманах и за пазухами, снимали сапоги с убитых. Рус привстал на стременах, огляделся:

– Сова, Бугай!.. Сколько убитых?

Бугай отмахнулся, проскакал дальше, а Сова крикнул издали:

– Да кто ж их считал?

– Я говорю о наших!

Сова заорал счастливо:

– Ни одного!

Рус ощутил, как радостно екнуло в груди.

– Быть не может. Как же так?

– Не знаю. Даже раненых вроде бы нет. Разве что Комар провалился в погреб, пару ребер сломал. А так все веселы, как волки в стаде овец!

От горячей крови, что хлестала из широких ран, над весью поднялся легкий туман. Трупы лежали на улице, на порогах горящих домов, повисли на перелазах. Иные застыли с торчащими к небу руками, а в резне перед домом войта, или как он тут у них зовется, было убито народу столько, что высился пологий холм, что еще кое-где вздрагивал, пробовал шевелиться, из глубин доносился хрип. Рус со свирепой радостью увидел, как снизу истекают красные ручьи, а сам холм оседает, сплющивается, как куча грязного снега под лучами солнца.

Рус остался на другом конце села, с великим облегчением оглянулся на пылающие дома. Там уже не метались чужие. Изредка на полном скаку проскакивал всадник, но все дружинники уже собрались вокруг Руса на окраине. Сова приложил ладонь козырьком к глазам, озирал дали:

– На севере, чуть к востоку, еще весь… А поля-то какие! И стадо, гляди-ка, уже гонят на луг… Что велишь, княже?

Рус перевел дух, стараясь делать это незаметно, чтобы не видели, как он волнуется и трусит своего первого боя в роли вождя, князя, предводителя воинской дружины. Выпрямился, вытянул руку с мечом. Голос прогремел звонко и страшно для него самого:

– И ту весь предать огню! Не останавливаться! Чем больше успеем застигнуть врасплох, тем выше будет победа!

Внезапно раздался сильный голос Баюна. Он орал веселое, но героическое, и Рус ощутил, как сердце застучало сильнее, а кровь, и без того горячая, почти вскипела, как в котле над жарким огнем. Эту песнь он не слыхал раньше, Баюн умеет складывать быстро, а сейчас Рус видел, как выпрямились в седлах воины, как на лицах появились хищные волчьи оскалы, а гордость в глазах разгорелась как пламя.

– Не останавливаться! – крикнул Рус уже в спины. – Буде за той еще одна весь, и ее предать огню и мечу!