– Там родник, – добавил я.
Стражи по мановению руки воеводы галопом помчались в рощу. Мы ехали следом неспешно, а когда там повыгоняли даже зайцев и ежей из засады, вступили и сами под полог из зеленых ветвей. Воздух оказался не только прохладнее, но и чище, с запахом свежих молодых листьев, ароматом вытекающей смолы и даже протекшего из дупла меда, хотя самих пчел не заметили.
Пока слуги расседлывали коней, стреноживали и уводили на полянки с сочной травой, я соскочил у родника, пал на четвереньки, с удовольствием окунул лицо в холодную струю.
Сам бурунчик выбивался из-под коней старого явора, кипел весь белый и яростный, даже ручеек бежал быстро, зло, но уже в десятке шагов растекался широким плесом по белому песку, а еще дальше и вовсе просачивался обратно в землю.
Воевода к моему удивлению тоже встал на четвереньки и напился быстро и хищно, как зверь, положив рядом с собой боевой топор и малый круглый щит. Я рассмотрел, как у темного основания, откуда выбивается ключ, пляшут золотые песчинки, вокруг родничка красивый ровный вал.
Рядом захрипело, воевода разогнулся с трудом, побагровел, а глубокий шрам на щеке налился и набух, стал неприятным и зловещим. Перехватив мой взгляд, буркнул:
– Сам знаю, что старею… Это мой последний поход.
– Почему?
Он небрежно смахнул широкой мозолистой ладонью капли воды с лица:
– Да так… Хотели в городе оставить вовсе. Стар, мол. Негоден к службе. Приставили было за конями ходить. Даже не старшим конюхом, а так… в помощниках. Еле-еле… Чуть не на коленях упросил.
Лицо его было угрюмым, но через миг стало жестким и подозрительным, перед варваром распустился, уже без кряхтения поднялся на ноги, только зубы сцепил, здоровенный, как старый матерый медведь, видавший и зверей, и собак, и летающих драконов.
Здесь, на широкой поляне, над головами зеленый полог из листьев сменился чистым голубым небом, а солнце светилось все такое же красное, раскаленное, но уже не как слиток железа, а как потная спина натрудившегося в битвах героя.
Над вершинами шумно хлопали крылья ворон, слышалось хриплое карканье. Иногда вершинки вздрагивали, их раскачивало, это пролетал настоящий ворон, которых Творец создал первыми из птиц, оттого и самые мудрые, под деревьями часто шуршала опавшая листва под лапами перебегающих открытые места зайцев. Рыжие белки, как живые языки пламени, спешно носились по толстым стволам, спеша собрать орешки.
Красное распаренное солнце опускалось за деревья, сумерки выползали из глубины кустов, из-под узорчатых листьев папоротников. Птичий щебет, гомон и попискивание замолкали, голоса становились сонными. Я вздрогнул и ухватился за меч, когда кусты затрещали сухо и страшно: молоденькие деревца вздрагивали, а вершинки тряслись – через поляну безбоязненно прошли хозяева леса: стадо диких кабанов, возглавляемое огромным чудовищем размером чуть ли не с медведя. Загнутые клыки хищно выглядывали из жуткой пасти, как острые ножи, сам весь из тугих мышц, обтянутых непробиваемой толстой кожей. За ним по бокам шли еще два чудовища, уступая в росте разве что на палец, и клыки покороче, но любой как с зайцем справится хоть с медведем, хоть со всадником на коне.
Судя по плотным сумеркам, солнце уже близилось к краю земли. В небе страшно полыхала алая заря, и вдруг снова треск, топот, земля задрожала, вершинки деревьев пугливо вздрагивали. Через поляну пронеслось, едва не потоптав принцессу с ее окружением, крупное стадо оленей. Рога забросили на спину, но все равно ветвистые рога с сухим щелканьем стучали по веткам, а те роняли совсем черные в сумерках листья.
Олени уже ушли в другой лес, а листья все еще опускались плавно и неохотно, как на волнах колыхаясь в плотном перегретом за солнечный день воздухе.
Я сказал с некоторой насмешкой:
– Если мы так будем останавливаться на ночь… чуть ли не с полудня, то не скоро доберемся.
Воевода удивился:
– А тебе-то что? Тебе плотють за каждый день. Чем дольше будем ехать, тем больше денег!
– Так-то оно так, – ответил я с неопределенностью в голосе. Сам не знал, почему смутно хочется ехать вперед, а не отдыхать на этой поляне, балдеть, расслабляться, оттягиваться – что-то во мне иное, хочется все-таки что-то делать, а балдею и оттягиваюсь обычно за компанию, чтобы не выделяться, не стать изгоем среди ровесников. – Но все-таки когда на конях…
Мышцы во мне перекатывались, я чувствовал тяжесть широких костей и натяжение тугих жил, похожих на канаты. Может быть, вот таким я могу быть настоящим собой, а не подлаживаться под толпу однолеток, туповатых и балдеющих с бутылкой пива перед телевизором, как их отработавшие, а то и отжившие родители.
– На конях, – буркнул он. В его глазах подозрение медленно растаяло, добавил скупо: – Осмотримся, то да се… А утром свернем налево.
Я удивился:
– Мы ж должны ехать прямо вон по тому распадку между гор! И через день-другой будем на месте.
– Они ждут, что поедем прямо, – объяснил он.
– Они?
– Да.
– А кто «они»?
Он воззрился на меня с некоторым удивлением, как это не понимаю простейших вещей, потом вспомнил, что имеет дело с варваром, объяснил терпеливо:
