среди которых считался дворец официальных приемов и заседаний; там же размещались и канцелярии высоких чиновников; личные покои султана находились во втором из этих великолепных сооружений, а в третьем был гарем. Людей, имевших в серале постоянное жилье, среди коих скопцы, карлики и шуты, смотрители времени, у одного из которых работа сводилась к наблюдению за верным ходом уже упомянутых алебастровых часов с серной, числилось шесть, а прочих — садовников, пажей, конюших, сокольничих, дегустаторов, заведующих гардеробом, заведующих буфетом, брадобреев — словом, людей, как вольных, так и рабов, которым надлежало печься о личном комфорте и безопасности Его Величества, — пребывало в серале около шести тысяч, а может, и больше; так, секретарь тогдашнего французского посла в Стамбуле, шевалье де ля Прэри, кому неоднократно доводилось посещать резиденцию султана, сам подсчитал, что садовников, обслуживавших парки сераля, насчитывалось около трех тысяч; не исключено, однако, что он проявил чрезмерную впечатлительность и на самом деле садовников было несколько меньше.
«Каждый, кто выходит из сераля, — сообщал он в конфиденциальном послании королеве-регентше, вдове убитого французского властителя, — неизбежно должен пройти через один из этих садов; только пусть он не думает, что увидит там роскошные газоны или опрятные аллеи, ничего подобного; лишь небрежно рассаженные кипарисы, небольшие лужайки с самыми заурядными цветами, огурцы, дыни, арбузы и луговые травы, за которыми ухаживают три тысячи садовников, поделенных согласно табели о рангах на девять групп, различающихся тюрбаном и кушаком».
Во время, о котором идет сейчас речь, стояла теплая погода начинавшегося лета, и впрямь первый пригожий летний день, потому что холодный, чреватый дождем ветер с Черного моря минувшей ночью уступил место теплому юго-западному ветру, который прилетел с архипелага и, словно играя, рябил воды Босфора, меж тем как залив Золотой Рог оставался недвижим и блестел как зеркало; между ними, то есть между Босфором и Золотым Рогом, раскинулось стиснутое словно челюстями гигантских клещей, неприступное с виду нагромождение седых крыш самого древнего стамбульского квартала Пера, ощетинившегося бесчисленными шпилями минаретов, которые турки успели возвести за сто пятьдесят с небольшим лет, с тех пор как город стал принадлежать им. В небе кружили несметные полчища коршунов, которых никто не имел права трогать, поскольку птицы считались священными обладателями высоких заслуг: когда в свое время Пророк начал строить в Медине храм, коршуны подносили ему в клювах необходимые материалы — песок, камень, известь и воду.
Желая воспользоваться благоприятной погодой, султан решил путь от дворца заседаний до женского дворца проделать пешком и в одиночестве, никем не замеченным, что он и осуществил, ибо не было ничего, что не стало бы действительностью, стоило ему принять решение; разумеется, слова «в одиночестве», «никем не замеченным» в данном случае следует понимать с надлежащей условностью и в совершенно особом смысле, коль скоро речь шла об одиночестве и незамеченности тщательнейшим образом охраняемого и самого знаменитого человека в мире.
Пройдя четырьмя Залами Сокровищ, в одном из которых как самый бесценный раритет хранилось полное снаряжение и вооружение Пророка, в подлинности которых никто не рисковал усомниться, Тот, Для Кого Нет Титула, Равного Его Достоинствам, спустился по ступенькам из черного мрамора на первый двор, называемый Двором усладительных красот оттого, что один из султанов, скончавшийся больше столетия тому назад, приказал поставить там павильон, откуда удобно было рассматривать панораму своего стольного города; уместно добавить, что по свидетельству уже упоминавшегося шевалье де ля Прэри именно на том дворе подвергались арестам и казням визири и прочие высокие сановники, попавшие в настолько глубокую немилость, что султан не успевал посоветовать им отрастить бороду; так вот, стоило только властителю вступить во Двор усладительных красот, как оливреенные слуги визирей, в большинстве своем негры, стоявшие тут в ожидании прихода господ, все как один шлепнулись наземь, закрывая глаза ладонями, словно опасаясь, что исходящее от султана сияние ослепит их, и выкрикивая во всю силу легких:
Так обстояли дела с «незаметностью» султана. Что же до его одиночества — приходится признать, что одиночество достигалось полное, ибо те, кто как бы сопровождал султана на прогулке, в действительности его не сопровождали, поскольку их как бы не было иначе говоря, они были столь неприметны, что Высочайшему просто ничего не оставалось, как не принимать их в расчет.
Среди них первым можно назвать укротителя, что увеселял султана на прогулке парой прирученных тигров с накидками из золотой парчи на спине, которых он, вел как гончих, на привязанном к ошейникам поводке; потом — подаватель складного стула, готовый его подставить, если бы султана, не привыкшего напрягаться, вдруг охватила усталость, за ним — опахальщик с опахалом из страусиных перьев, носильщик шелкового зонтика и двое носильщиков паланкина, где султан, если бы ему надоело ходить пешком, мог возлечь; потом — писарь, присутствовавший на совещании Совета, своего рода султанов Эккерман, чьим жизненным уделом было записывать изречения господина, хотя, наверное, рассуждая здраво, трудно было предположить, что султан во время своей одинокой прогулки будет развлекаться разговором с самим собой, но так было надежнее и вернее; и наконец, служитель, официального назначения которого никто точно не знал, все только судили да рядили — он-де, по слухам, прекрасный пловец и потому его обязанность — спасать султана в воде, если бы тот случайно туда свалился: путь, который Высочайший избрал для прогулки, шел по берегу искусственного, поросшего тростником озера, заселенного парой лебедей, несомненно, благородного происхождения, так как были они не просто белые, но и блестящие, отчего казались посеребренными, а клювы у них были красные, как кровь. Позади этих низкородных и якобы неприсутствующих хранителей султановых шагов двигался небольшой отряд дворцовых охранников, так называемых бостанджиев — с длинными палками в руках и в красных шапочках, сползавших у них до половины спины. Они ступали крайне осмотрительно, с опаской следя, как бы не хрустнула под ногами веточка, дабы султан мог наслаждаться своим полным одиночеством и безмятежным покоем.
Любимой привычкой султана было входить в комнаты и апартаменты своих женщин без всякого предупреждения, чтобы изумить их внезапным появлением, и придать встречам характер импровизации; привычка эта часто приводила к забавным недоразумениям, над которыми придворные сераля с удовольствием посмеивались, соблюдая, разумеется, приличествующую меру уважительности; к примеру, однажды султан застал одну из своих молоденьких фавориток в момент, когда они играла с марионеткой, что у гяуров называют куклой; в другой раз он будто бы нашел одну из своих любимиц спящей в обнимку с шелковым персидским веером, который она недавно получила в подарок, прижав его к юной груди. Ну и что, ведь едва ли кто полагает, будто султанская резиденция обмерла в оцепенении и никогда не оживляется здоровым весельем. Само собою, в совершенной внезапности визитов султана в гарем мы позволим себе слегка усомниться, ведь трудно вообразить, что упомянутый выше крик «Шалвет!», вызывавший, как сообщалось, на всем пространстве сераля разнообразное волнение и суету, не доносился до слуха султановых жен. Всякая импровизация может быть удачной лишь тогда, когда она основательно подготовлена.
Вот и на этот раз Тот, Для Кого Нет Титула, Равного Его Достоинствам, вступив в мраморный вестибюль дома своих жен, дал знак собранным здесь скопцам — то были люди очень серьезные, а их начальник носил титул Главного стража Врат блаженства, — чтоб они вели себя тихо, не воздавая ему почестей, и прямо, без всяких церемоний направился на приподнятый в виде террасы первый этаж — его окна смотрели на море, — где располагались покои его третьей жены Бехидже-икбалы, дочери египетского великого визиря. Бехидже-икбала не принадлежала к числу самых обожаемых, если не сказать — любимейших жен султана, это далеко не так, потому что была она женщиной хрупкого здоровья, со склонностью к плаксивости и к опуханию носа, но — да вознаградит ее Аллах своей милостью! — недавно родила султану давно желанного сына и преемника трона (до той поры у него родилось двадцать шесть дочерей и ни одного мальчика), — поэтому-то сегодня он и направил свои стопы именно к ней, дабы взвеселить свое сердце видом маленького принца.
Но как только он отворил двери и заглянул в изысканные покои Бехидже, изукрашенные персидскими тканями, на которых были изображены прекрасные юноши и девушки, играющие на лютнях, тигры,
