и на верном пути к осуществлению.

Минуло восемь дней; посланный в Рим курьер патера Луго возвратился в Страмбу. В своей дипломатической почте он привез краткое, но прекрасно составленное послание — стилисты и каллиграфы- переписчики, служившие в те поры в папской канцелярии, были мастерами своего дела; в этом послании папа приглашал кардинала Джованни Гамбарини на аудиенцию. Это было как раз то, на что ученый аскет рассчитывал. Намереваясь довести содержание папского послания до сведения как можно более широкого круга людей, он посетил вдовствующую герцогиню в ее appartamento, чтобы сообщить ей, как идут дела, и как бы невзначай, accidentalmente, забыл у нее послание.

Молодой кардинал пришел в восторг.

— Я нахожу жизнь в лоне церкви далеко не столь ханжески нудной, как мне казалось поначалу, — сказал он ученому аскету.

— Ваше наблюдение, Illustrissime, совершенно верно, — ответил ученый аскет. — Вот увидите, быть кардиналом вам в конце концов понравится больше, чем служить у Куканя. Потому что мы — профессионалы, в то время как Кукань, независимо от его талантов, всего лишь дилетант. Если у человека хватает денег на то, чтобы удовлетворять свои капризы, и если у него возникнет, к примеру, желание послушать пение и получить удовольствие, кого он к себе пригласит? Писклявую синьору из так называемого приличного дома, за неимением лучшего зарабатывающую уроками пения? Отнюдь нет, он пригласит признанного профессионала, скажем, Прекрасную Олимпию. Пораскиньте мозгами, Illustrissime, не исключено, что на вас снизойдет Дух Святой и вы сделаете из этого надлежащие выводы.

И молодой кардинал, пораскинув мозгами, отправился, наконец, в Рим.

Священный город резко изменился за последние два года. Папа, поспешно завершив — по его собственному грубому выражению — постройку, La fabricaziоnе, храма святого Петра, перенес свое внимание на центр города, начав строительство того, что он окрестил Roma moderna, или Roma nuova, новым Римом, и после многих лет воздержания, почти бедствования, принялся швырять деньги налево и направо, чуть ли не напоказ, что вызвало всеобщее изумление, ибо никто не мог объяснить, откуда у него взялось столько денег. Он сносил целые улицы, которые своей кривизной оскорбляли его прямолинейный вкус, сравнивал с землей холмы, мешавшие размаху его строительства, закладывал сады и парки и одновременно с этой святой и миролюбивой деятельностью умудрялся вооружать и увеличивать войска, крепя оборону своих городов; уже упоминавшееся дорогостоящее укрепление крепостных стен в Страмбе входило, по-видимому, составной частью в единый папский план, а какие за ним стояли цели — бог весть, — этого никто не мог разгадать.

Современники, очевидцы тех времен и событий, в своих воспоминаниях единодушно высказываются в том смысле, что никогда папа не был так оживлен и доволен, никогда не радовался крепкому состоянию своего здоровья и бодрому настроению, как в последние годы жизни; в таком вот просветленном состоянии духа и благостном настроении он и принял молодого кардинала Джованни Гамбарини, который подошел к нему, по-юношески взволнованный и исполненный пылкой преданности; впрочем, папа пил уже свой третий бокал красного вина.

— Ну, и что же нового обнаружил молодой кардинал Гамбарини на острове Монте-Кьяра, куда, судя по рапорту патера Луго, отправился, очнувшись от своей достойной сожаления летаргии?

— Я думаю, Вашему Святейшеству хорошо известно, кто на самом деле скрывается под именем графа ди Монте-Кьяра, — сказал молоденький кардинал.

— Да, на сей счет Мое Святейшество располагают весьма надежной информацией, — подтвердил папа. Он говорил не на латыни, что обыкновенно любил делать, и не на литературном итальянском, но на наречии родной своей Сиены, на которое переходил, принимая людей, которых либо не уважал, либо не питал к ним симпатии, — разумеется, если открыто выказать это пренебрежение или антипатию ему позволяли обстоятельства; папа не всегда мог себе позволить поступать как ему нравилось или как его устраивало. — Однако не уверяйте меня, кардинал, что мой милый Петр Кукань скрывается под титулом графа ди Монте- Кьяра: он действительно полноправный граф ди Монте-Кьяра, это я могу заявить со всей ответственностью, ибо я сам лично присвоил ему графский титул. Так что кто он такой, меня не интересует. Но тем более мне любопытно узнать, откуда у него эти немыслимые деньги, которыми он швыряется, будто делает их сам. Этой тайны старинный приятель вам не доверил?

Молодой кардинал, дабы не выглядеть в глазах Его Святейшества человеком несведущим, с ходу ответил:

— Доверил.

— Неужели? Так откуда же он их взял?

— Он сказал, что обнаружил клад знаменитого пирата Клауса, — наудачу выпалил кардинал.

Папа изумился.

— Клауса фон Алкум? — переспросил он.

— Да, Клауса фон Алкум.

— Прозванного Потрошителем чаш?

— Да, прозванного Потрошителем чаш, или Stortebecker, — подтвердил кардинал.

— Ну, судя по его нынешнему размаху, тут при всем богатстве недалеко до нищей сумы, — заметил папа. — Ведь доказано, что клад Клауса фон Алкум не столь велик, как того хочет людская молва, поскольку большую часть награбленного Клаус успел пропить со своими собутыльниками. Ну, и что еще, cardellino, вы могли бы сообщить мне интересного? Как живется моему строптивому, много невзгод претерпевшему Петру, одному из тех людей, с кем мне не скучно и кого я хотел бы иметь поблизости?

На это молодой кардинал, подавив болезненное чувство ревности и раздражения, поскольку слово cardellino, услышанное из уст папы, несмотря на первые четыре совпадающие буквы, не имеет ничего общего с его кардинальскими достоинствами, означая в переводе «щегол», — ответил, что графу ди Монте-Кьяра, сиречь Петру Куканю из Кукани, живется, надо думать, весьма и весьма недурно и даже настолько хорошо, что из-за избытка энергии он уж и не знает, что бы такое предпринять, и теперь за ту и впрямь отеческую доброту, которую проявляют к нему Его Святейшество, вознамерился отплатить Его Святейшеству гнусной изменой.

Папа нахмурился.

— Изменой? Что ты болтаешь, глупец? Выбирай выражения, ведь «измена» — очень серьезное слово.

— Увы, речь идет уже не об удачном или неудачном выражении, а о самой настоящей измене, — ответил молодой кардинал. И подавшись вперед, положив правую руку на грудь в знак преданности, он до мельчайших подробностей высказал все, что узнал о планах графа ди Монте-Кьяра, начиная c покорения Страмбы и кончая ниспровержением Османской империи.

Лицо папы, пока он слушал повествование молодого кардинала, побагровело, но он взял себя в руки, ни единым словом не перебил рассказчика, а когда молодой кардинал смолк, некоторое время сидел не шевелясь и, наконец, сделав глубокий вздох, заговорил:

— Ну и что отсюда следует? Для чего ты мне все это рассказал? Как ты думаешь, что предпримут теперь Мое Святейшество? Неужели ты рассчитываешь, что я прикажу арестовать графа ди Монте-Кьяра из-за того только, что некий выскочка-кардинальчик нашептал мне на ухо скверно пахнущую клевету? Любой хорошо осведомленный человек знает, что Петр Кукань купил у меня этот остров и хорошо за него заплатил; и вот я, прямой наместник Бога на земле, теперь осрамлю себя тем, что, содрав за скалистый островок в Иорданском море кучу денег, тут же ухвачусь за первый идиотский предлог, чтоб отобрать у милого Петра его законным образом приобретенное имущество, и более того — повелю снести ему голову с плеч как изменнику? И войду в историю как папа, который одной рукой дает, а другой — отбирает назад, и все это — по наущению какого-то засранного кардиналишки?

О, Спаситель, проносилось в голове объятого ужасом новоиспеченного кардинала, если сейчас кто- нибудь из высокого клира подслушивает за дверью, — а кто-то, конечно, подслушивает, я навеки опозорен, оплеван и погиб.

— Нет, нет, этому не бывать! — продолжал папа, поблескивая прищуренными глазками и стуча обоими кулаками по подлокотникам кресла, украшенного гербом рода Боргезе. — Как наместник Бога на земле, я