здесь какой беды.

Поклонившись, монах удалился.

— Что же это за «кое-какие» планы у этого негодяя? — поинтересовалась герцогиня-вдова, после того как молодой кардинал вернулся к ней в третий раз.

— Он задумал объединить Италию, — произнес молоденький кардинал.

— Только этого мы и ждали, — бросила герцогиня. — Разумеется, именно от него.

— Потом он хочет объединить все народы под знаменем атеистического рационализма, — продолжал молодой кардинал. — Или рационалистического атеизма, не помню уж, как он это назвал.

— Это не важно, — заметила вдовствующая герцогиня.

Молодой кардинал попытался придать своему голосу убедительности и страсти и продолжил:

— Для осуществления этой цели ему придется упразднить и вырвать с корнем институт папства как источник суеверий, угнетения, темноты и несчастий.

Трепетная дрожь в его голосе оставила вдову герцога совершенно холодной.

— Ах так, — сказала она. — И что же дальше?

— А дальше он хочет сокрушить мощь Турции.

— Естественно, — подтвердила вдовствующая герцогиня. — Это все понятно. Одно лишь я никак в толк не возьму: какая роль во всем этом отведена нам и каким образом мы — по вашему собственному выражению — вернем свои деньги, славу и могущество?

— Все очень просто, — сказал молодой кардинал, и в нескольких вполне конкретных, шепотом произнесенных словах изложил герцогине суть той незначительной роли, которую граф ди Монте-Кьяра отвел ему и осуществить которую будет много легче, если она, обожаемая тетушка, окажет ему содействие и поможет в час дворцового переворота своим советом, поддержкой и участием. От успеха этой революции зависит все; после нее открыть ворота будет уже совершенным пустяком. Вот теперь тетушка во все посвящена, и молодой кардинал рассчитывает, что она по достоинству оценила этот скромный, но остроумный план.

— Да, это мне нравится, — согласилась вдовствующая герцогиня.

— Вы сами видите, что он принесет пользу прежде всего нам, — развивал свою мысль Джованни, обрадованный, что тетушка, наконец, позволила себя убедить.

— Да, он принесёт нам пользу, — повторила вдовствующая герцогиня. — Хоть и небольшую, но ведь на безрыбье и рак — рыба.

— Как это — небольшую? — удивился молодой кардинал. — Даже если бы он никак не отблагодарил нас, чего я не допускаю, я поделюсь с вами, дорогая тетушка, всем своим имуществом, возвратить которое он мне обещал. Петр никогда не лжет и обещания свои всегда выполняет.

— Я не желаю ничего получать ни от вас, ни от него, кто убил мою дочь и, наверное, был ее мужем, поскольку вы таковым не являетесь, — сказала герцогиня-вдова. — Мой повелитель, от которого я завишу, — Святой отец в Риме, и вы отправитесь к нему завтра утром или, вернее, уже сегодня, поскольку уже за полночь, и расскажете ему во всех подробностях, кто такой граф ди Монте-Кьяра и что у него на уме, то есть какие новые злодейства он умышляет противу нашей святой веры и мирных людей доброй воли. Вы передадите ему, то есть Его Святейшеству, что я уговорила вас предпринять этот шаг и теперь твердо рассчитываю, что Святой отец того не забудет. Это и есть та небольшая польза, которая проистекает для нас из безвкусной пошлой истории, о чем я сразу вам и заявила.

Эти роковые слова она произнесла так громко, что молодой кардинал счел необходимым обежать все двери — и те, что вели в соседние покои, и те, что выходили в коридор — и снова удостовериться, не подслушивает ли их кто-нибудь. Ах, Боже милосердный, мелькало у него в уме, ах, святые угодники и ангелы небесные, зачем я, дурак, все рассказал этой бабе!

— Ах, тетушка, дорогая тетушка, — в испуге пролепетал он, выбивая зубами дробь, трясясь как в лихорадке и глотая слезы, — не требуйте от меня ничего подобного! Лучше я покончу с собой, чем послушаюсь вас. Вы не знаете Петра так, как знаю его я: это стихия, демон! Два года назад он — нищий неудачник, а нынче — владелец острова и собственного военного флота; как вы это объясните, если не вмешательством сверхъестественных сил, которые ему удалось укротить и подчинить себе? Ну, скажите сами, ведь вы разбираетесь в этих делах лучше меня. Это правда, он нанес нам оскорбление, но ведь только потому, что мы первые ставили ему палки в колеса, а теперь вы хотите начать все сначала! Почему не дать ему шанс исправить то, что испорчено по нашей вине? Он пригрозил, что лучше мне броситься вниз головой в полыхающий жаром кратер Этны, чем предать его снова, а ведь именно на это вы меня теперь толкаете. Нет, я этого не сделаю, тетушка. Я мужчина, к тому же занимающий высокое положение, и отдаю себе отчет, как мне следует и как не следует поступать.

— Хорошо, в таком случае я сама отправлюсь в Рим и сама обо всем расскажу Его Святейшеству, — сказала герцогиня-вдова. — Разумеется, вы губернатор Страмбы и вправе не дать мне карету и лошадей; не важно, я отправлюсь пешком. Я не привычна утруждать себя ходьбой, но это ничего: убеждение, что я поступаю правильно и что с моею помощью этот архиразбойник будет стерт в порошок, придает мне силы. А коли моих сил недостанет, я поползу на коленях по пыли и прокляну всякого едущего в сторону Рима, кто не заметит меня, не расслышит мольбы взять меня с собой. И если бы в Риме привратники Его Святейшества испугались моего убожества, я день и ночь и снова, денно и нощно, и так сутки за сутками, буду преклонять колена пред его резиденцией, пока он сам не позовет меня к своему престолу, и тут уста мои разверзнутся, и я ничего от него не утаю, а под конец скажу: вот что я решилась поведать вам, Ваше Святейшество, предав себя Вашей власти и Вашему святому гневу, невзирая на то, что в готовящееся преступление втянут даже столь близкий мне человек, которого я называла племянником: это осыпанный вашими благодеяниями, возведенный в кардинальский сан молодой граф Джованни Гамбарини.

Вдовствующая герцогиня умолкла и с улыбкой взглянула на обливавшегося потом молодого кардинала.

— Ну как? — спросила она. — Вы все еще настаиваете на своем?

— Не настаиваю, — простонал он.

— И предпочтете отправиться в Рим вместо меня?

— Да, я поеду, — едва слышно прошептал Гамбарини.

Акция «Кукань», к вящей для нее славе, не осталась приватным делом, предметом споров и бесконечных обсуждений одной лишь вдовствующей герцогини и молодого кардинала, ибо неравные партнеры, после продолжительных дебатов, нарушавшихся и затягивавшихся возникавшими порой всплесками отчаянного, но тщетного кардинальского упрямства, кое-как пришли к согласию касательно ведения дела, поскольку знать как бывает важнее, чем знать, что именно будет. Ну, а ученый аскет, выслушав и взвесив все обстоятельства, к безмерной радости молодого кардинала, признал обоснованность его ужаса перед всемогуществом и вездесущностью графа ди Монте-Кьяра и пред беспредельностью действия его карающей десницы:

— Человек, — сказал Луго, — который у нас на глазах, то есть на глазах представителей курии, сумел вложить угрожающие записки в булочки и карманчики нашего Illustrissimus'a и напугать его до смерти, — это вам не маменькин сынок и никак не вертопрах.

— Самым надежным, — сказал патер Луго молодому кардиналу во время переговоров с глазу на глаз, имевших место ночью после возвращения Гамбарини с острова Монте-Кьяра, вслед за тем, как ученый аскет отверг за нереальностью и невозможностью темпераментное требование вдовствующей герцогини тотчас отправить кардинала в Рим, — так вот, самым надежным было бы уведомить Его Святейшество о заговоре Куканя письменно, но это затянуло бы или совсем погубило дело, поскольку пока папа, не знающий обстановки в Страмбе, решился бы что-либо предпринять, если вообще на что-нибудь решился, прошло бы несколько недель, если не месяцев. Этого нельзя допустить ни в коем случае; дело нужно обсудить на месте, быстро и без письменных свидетельств.

— Что для исполнения этой миссии лучше других подходите вы, Illustrissime, об этом нет спору: вы молодой, прямодушный и при этих двух главных душевных качествах — до умиления трогательный человек; к тому же вам ох как давно пора отличиться в глазах Его Святейшества каким-нибудь необычайным поступком, ведь годы летят, a Illustrissimus киснет у нас как старая дева. Но именно вы-то у Петра Куканя и на примете; каким же образом переправить вас из Страмбы в Рим, не возбудив при этом подозрений Куканя?