она рядом. Ну, а потом… Мы ж думали, что те, остальные, сгорят. Оказалось — не всех накрыли. Двое — в деле были. И Кляп уцелел. Фортуна его уберегла, да думаю — ненадолго. Знал бы ты, кого мы с Привидением накрыли. Самого Удава! Он, сука, твой бардак подпалил. Раскололи мы его.
Берендей умолчал о всех подробностях той самой короткой ночи за все время в Охе.
Когда фартовые взяли беспределыциков и поволокли в тайгу. он вместе с Привидением долго не мог подступиться к Удаву. Тот понял, что попался в капкан сродни тому, который сам ставил на щипача и сутенера Дамочку. Он едва не задушил Привидение, сбив его с ног. Он был в полупрыжке от леса. По Берендей нагнал. Удав защищался по-звериному отчаянно, зная, что в этой драке ставка слишком велика. Проиграть ее — потерять жизнь. Иного не могло быть. И потому, собрав в комок псе силы, боролся за это единственное, что было у него своим, не отнятым, не украденным.
Берендей, упав на корягу спиной от удара Удава, коротко охнул. В спине — будто сук остался. Но тут же, оттолкнувшись от коряги, влепил в челюсть Удава всю тяжесть своего тела, вложенную в кулак. Привидение только тут добавил свой коронный удар сверху, по темени.
Удав упал, как срезанный. Его сразу же подхватили кенты.
Уволокли в темноту тайги, заткнув рот мокрушника колючим комком мха.
Берендей и Привидение оглянулись на горевший дом. К нему уже мчались со всех сторон люди из соседних домов.
С ведрами, лопатами, они спешили спасти старуху, которую гастролеры убили, покидая дом.
Не оставлять свидетелей — таков закон Удава. И, обхватив шею приютившей их бабки, сдавил коротко.
— Теперь пусть спасают тебя, — бросил он вполголоса хозяйке, уже не слышавшей его.
Беспределыциков приволокли фартовые в самую глухомань. Здесь кричи, плачь иль смейся — никто не услышит. Ни радость, ни горе не с кем разделить.
Хмурые ели, обступив маленькую поляну-пятачок, о чем-то перешептывались между собой. Словно спрашивали друг друга, что понадобилось здесь людям? Зачем в глухую ночь будоражат они сон тайги?
Удава фартовые определили отдельно от других беспредельщиков. Но на виду.
Раздев его донага, так велел Привидение, фартовые плюхнули его под ель, голым задом на муравейник, оживший вмиг, едва человечье тело коснулось их.
Накинув тугие петли на шею, руки и ноги, фартовые привязали Удава к стволу могучей ели.
Изо рта выбили мох, чтоб отвечал на вопросы. Но душегуб молчал.
Лишь через полчаса, когда муравьи, проникнув в тело, стали грызть его изнутри, Удав застонал. Лицо перекосила боль.
— Кто хозяин вашей кодлы? — улыбаясь, спросил его Привидение.
— Кляп, — едва выдавил Удав.
— Покажь его!
— Хрен в зубы! Нет его! Теперь уж смылся. Не накроете, — взвыл Удав от боли.
Муравьи сплошь покрыли его тело. И ликуя, что никто им не мешает, пировали вволю.
— Где Кляп? — подступил Берендей к Удаву.
— Отвали, падла!
Привидение изо всей силы наступил своим сапогом на колено мокрушника. Оно хрустнуло, переломилось.
— Где Кляп? — рыкнул Привидение.
Удав прокусил губу до крови.
— Где Кляп? — сломано второе колено.
Теряя сознание от боли. Удав выдавил!
— Смотался на Тунгор.
— С кем? И зачем? — занесен сук над запястьем руки.
Удав вобрал голову в плечи:
— С мокрушником, какой шофера грохнул у геологоразведки. Кликуха — Боксер.
— Когда прибудут?
— Ночью сегодня, — бледнел Удав.
— Где общак?
Мокрушник рассмеялся из последних сил.
— Хрен вам! Не знаю!
Удар по запястью и — нечеловеческий крик потряс тайгу. Удав изжевал все губы. Но второй удар по локтевому суставу заставил заговорить:
— Кляп держал общак сам. Никому не показал, где он. И я не знаю.
— Не темни! Уж тебя не проведешь, от тебя не спрячешь. Говори, падла! — занес Привидение корягу над вторым запястьем.
— Один хрен — хана мне! Ничего не знаю…
Привидение не промедлил. Удав стонал хрипло.
— Где общак?
— В сарае, что возле дома. Там вырыта яма. В ней…
— Темнит! — вырвалось у беспределыцнка, которого стерегли поодаль. Он так боялся, что и его ждет участь Удава…
Петли, стягивавшие плечевые суставы, тут же натянулись. Облепленная муравьями грудь Удава выгнулась колесом. По ней Привидение прошелся корявым, увесистым суком:
— Где общак?
— Да я вам его покажу. Приведу и отдам. Только кончайте уж сразу. Не тяни резину, — срывался голос все того же бес- предельщика.
— Век бы тебе свободы не видать. Знай наперед, какой ты гад, давно бы пришил, — хрипел Удав, задыхаясь от боли.
Муравьи уже прогрызли ему кишечник и в уголках рта мокрушника закипела кровавая пена.
— Сдыхает, а грозится, падлюка! — хотелось выжить беспределыцику.
— Заткнись, выкидыш бляди! Я еще сдохну ли? А вот тебе точно крышка будет, — стихал голос Удава.
Вот мокрушник заорал так, что фартовые поспешили заткнуть ему кляп. Но поток крови вытолкнул его. Удав пытался вдохнуть, но захлебнулся, заклокотал горлом. Глаза его стали вылезать двумя облезлыми пуговицами.
— Нажрался чужой крови до усеру, а своей задохнулся, — не унимался беспределыцик, видимо, не раз битый Удавом.
Тот еще слышал. Повернул голову, хотел что-то сказать, да смерть помешала.
Остальных беспределыциков, едва с них стали сдирать тряпье, забил озноб, один — опаскудил исподнее.
— Фартовые, за что? Мы ж под «маслиной» были с Кляпом. Отпустите!
Того, который обещал указать общак, Привидение отнял у кентов:
— Сгодится фрайер. Этих — кончайте, — указал на оставшихся.
Короткие удары, короткие вскрики — и вот уже мертвецы завалены одной громадной корягой.
Тайга, глядя вслед уходящим фартовым, качала верхушками проснувшихся деревьев, то ли осуждая, то ли удивляясь жестокости, на которую не было способно ни одно из ее порождений.
— Шустрей надо! Без общака Кляп не смоется. Это — как пить дать. Там и накрыть его сможете с Боксером. А я что, я только форточник. Меня под примусом[15] держали. Пером, «маслиной» грозились. Вот так и сдыхал со страху каждый раз, — семенил беспределыцик впереди всех, радуясь тому, что жив. Вот только надолго ли? — вздрагивали спина и колени.
«И что теперь с этим мокрожопым делать?» — думал Привидение, шагая через пни и коряги.
Когда фартовые вышли из тайги в город, беспределыцик, оставшийся в живых, показал рукой в противоположную сторону:
— Туда километров пятнадцать идти надо. Пехом.
— Темнишь, паскуда? Ты что ж, хочешь навешать нам на уши, что два мешка купюр ваш Кляп пер