подпертыми оказались. Первой стала гореть Колькина комната. Потому — они ничего не поняли поначалу. А сообразив, вышиблн окна. Колькину камору открыли. Вытащили его, горящего. Сами чуть не задохнулись… И отправили его в больницу. Справлялись каждый день о нем.

— А где кенты? — осведомился Дамочка.

— Трое живы. А пятеро — сгорели. Не успели мы…

— Где ж теперь живете, чувишки вы мои? — пожалел их Дамочка.

— Чего ж тут? Не мы одни так решили. Старуха неподалеку от нас сковырнулась. А у нее дом был. Мы в нем теперь кайфуем. Мусора хотели нас выкурить, да мы их подогрели. Теперь отмазались. Живем — на большой. Кенты — в двух комнатах, в других трех — мы. У бабки детей не было. Вот и стали мы у нее хозяйками, — сказала Фея.

— А общак? — спросил Колька.

— Оглобля спас его, — созналась Фея.

— Чего ж раньше не пришли, лярвы! Я из-за этого ночами не спал. Давно бы одыбался, если б знал, что цел общак, — разозлился Дамочка.

— Тебя фартовые ищут. И нас спрашивали, где ты? — с опаской оглянувшись на Дядю, шептала чувиха,

Дамочка весь вспотел.

— Берендей не смылся?

— Он-то тебя ищет.

— Пусть бегом бежит! — облизал Дамочка сухие губы. И, глотнув из бутылки, сказал, оттопырив губу: — Уж я с него сдеру свое!

Едва Берендей протиснулся на следующий день в палату, Дамочка, протянув к нему ладонь, потребовал.

— Гони! Иль думал, что некому стало должок вернуть? Да я и сдохнуть не мог, покуда его не получил. Гони! Не тяни резину.

Берендей вытащил из-за пазухи сверток.

— Поправляйся, кент!

Дамочка просиял от радости. Он так давно не видел купюр, да еще столько! Нет, с таким наваром не годится болеть. Надо

скорее домой, на Сезонку. Несколько хороших попоек враз поставят на катушки.

Берендей разглядывал Дамочку так, словно видел его впервые.

— Кто ж мне красного петуха пустил, неужели шальная баба за чувака? Иные грозились тем. Но не насмеливались. Боялись. А может, тот фрайер, какого мы пристопорили в тот вечер? Не сам, конечно, «малина» его отплатить могла, — то ли спрашивал, то ли размышлял вслух Колька.

— Сыщем. Из-под земли найдем, — не хотел тревожить Кольку Берендей.

— Пятерых кентов потерял. Сгорели. Не могли вырваться наружу. Меня чуть не загробили. И все ж живой я! А раз так — изыщу с падлы. За все! На сходе! Я его, паскуду, всюду достану. Мурло запомнил.

— Не ерепенься. Духариться будешь, когда поправишься.

Не один ты; как и положено фартовым, вместе беспределыциков сыщем. По нашему закону судить будем. Сходом, — подтвердил Берендей.

В это время в палату вернулся Дядя. Увидев его, Берендей от удивления встал:

— А я думал, что тебя уже нет…

— Все того хотели, — хмуро бросил Дядя через плечо и прошел к своей койке.

— Так на меня чего бочку катишь? Я о том деле ничего не знал.

— И то ладно, что не стал заодно с Привидением, — отмахнулся Дядя.

— Оп того не хотел.

— Не темни, в тот вечер он меня сам пришить хотел. Да сбил я ему кайф, — хмурился Григорий.

— Слушай, Дядя, никто тебя жмурить не думал. Мы теперь много кентов из-за беспредела потеряли. Выловить, накрыть их нам надо. Чтоб все по закону было. Теперь каждый фартовый дорог. Даже те, кто в больших делах не бывал, — покосился Берендей на Дамочку.

— Кого еще уложили? — встрепенулся Колька.

— Это на Сезонке узнаешь. А теперь не буду стопорить вас. Кенты ждут, — встал Берендей.

В коридор он вышел вместе с Дядей. Они о чем-то долго говорили в тенистом углу больничного двора.

/(идя то мотал головой, то смеялся во весь голос, держась:»а живот, то говорил шепотом с Берендеем, будто делился секретом.

Колька, глядя на них, сгорал от любопытства и зависти.

— Меня обошли. Западло Дамочка. Свои дела обговариваете, я вам уже не кент, не фартовый. У, скорпионы! А я из-за вас, из-за тебя, Берендей, вляпался в эту заваруху, шкурой поплатился. А ты — целехонек! И еще от меня секреты заводишь, змей! Ну, дай только оклематься! Все припомню! Заткнул мне пасть тремя кусками! Да мне их на латки не хватит нынче, — достал Дамочка деньги и онемел. Не три, тридцать кусков отвалил ему Берендей! От такой неожиданности Колька потерял дар мыслить. В маленьком лобике его все перепуталось, перемешалось. Он гордо выпятил вперед грудь коленкой: — Ох, видать, и я гож в крупные акулы, раз мне такой куш отвалился! Видать, знатно я того фрайера отделал, если столько отломилось. Да за такой навар можно и еще один пожар перенести! Только чтоб в жмурах не остаться, а то кто ж гудеть будет? Да за такое я всю Сезонку насмерть напою. Нет! С такой мошной не стану здесь валяться. Смоюсь. Сегодня же, — лихорадочно тряслись руки Дамочки.

Колька стал искать свою одежду под койкой, в тумбочке, но ничего не находил.

— Черт, неужели меня в чем мать родила сюда привезли? Где мое барахло? — возмущался Дамочка.

Он так расстроился, что стал швырять табуретки в дверь, как это с ним по пьянке случалось на Сезонке. На шум пришла нянечка. Увидев беспорядок в палате, укорила мягко:

— Лечат, лечат вас здесь, а в благодарность свинство получают.

— А ты не гавкай, старая транда, лучше вякни, куда барахлишко мое подевала? Иль на базаре спустила за бутылку? — уставился на нее Дамочка.

— Да у тебя, видно, мозги сгорели. Какое барахлишко? Тебя даже без шкуры привезли в реанимацию. Никто не верил, что жив останешься. А ты — барахлишко… Дурак совсем, — приводила нянечка палату в порядок.

— А если я сорваться отсюда хочу, в чем мне идти, голиком по-твоему?

— Куда тебе идти? Дай шкуре прирасти, тогда и беги. Никто держать не будет.

Дамочка решил сбежать на Сезонку в больничной пижаме.

«Что шкура? Да я врежу хорошенько с кентами — она намертво возьмется», — думал Колька.

Ночью, когда Дядя заснул крепким сном, Дамочка завернув сверток с деньгами в полотенце, убежал из больницы.

Дядя, увидев утром пустую кровать, понял все без слов. И рассчитавшись за пижаму и полотенце, посмеялся в душе над обалдевшим от денег фартовым. Вспомнил, как и сам, впер

вые получив крупный куш, всю ночь не мог заснуть, боясь, что стянут у него навар кенты.

Берендей словно знал, — не улежится Дамочка в больнице с деньгами. Смоется. И ждал его в новом жилище в окружении чувих.

Колька чинно, как и подобало хозяину, расположился в кресле покойной старухи. Слушал рассказ Берендея о том, что случилось на следующий день после пожара на Сезонке.

— Мы с Привидением поняли, чьих рук это дело. И решили зашухарить гастролеров. Я уже в хвосте висел и надыбал хазу, где они остановились. Их бабка пустила. Ночью мы с кентами I! Привидением навострились туда. Все шло, как по маслу. Со всех сторон хату взял на шухер. Беспредельные голиком в окна лезть стали. Ну, тут мои кенты подоспели. Взяли троих. Я один остался у крыльца. Сообразил, что хозяин в окно не полезет. Глядь, и верно, кто-то из двери шмыгнул. И во двор. За сарай скокнул. Я — за ним. А у него — пушка. Крикнул Привидению, чтоб стопорнуть фрайера вместе. Так тот, падла, три «маслины» в меня выпустил. Но мимо. Привидение шваркнул его по калгану. И только тогда мы его взяли. На пожар соседи бабкины очухались. Могли застукать всех. Мы фрайеров под микитки — и в тайгу. Лафа, что