смотаешься. Зато дальше — без нас ни шагу. Мы и за груз и за тебя своими головами отвечаем. Понял? Ну и хорошо.

В дороге попривыкнешь к нам. Куда мы друг от друга денемся? Плохие мы иль нормальные, потом поймешь. Но работать все равно вместе. Так что — до рейса!» И расстался я с ними «по петухам».

— А может, все у вас получится? Молодые теперь, конечно, внешне отличаются. Но сутью своей — хорошие люди. Только надо постараться понять их, — оглянулась на Аленку, та заговорщицки подморгнула матери. Она торопила Наталью с основным разговором, но та не спешила. Подала ему полотенце, чтоб вытер лицо и руки, усалила за стол. Кормила. Аленка сгорала от нетерпения.

И лишь когда отец лег на диван вздремнуть, Наталья словно только вспомнила:

— Послушай, Володя, я и забыла совсем. К на сегодня гость придет. Друг нашей Аленки. Они учатся в одном классе.

— Ну и что с того? Пусть приходит! Лишь б они тут на ушах не стояли! Тебе он не помешает Нет! Мне тем более, — отвернулся ко всем спиной и вскоре уснул.

Он даже не повернулся на другой бок, не проснулся, когда пришел Женька. Вместе с Аленкой мальчишка слушал музыку, тихую, прозрачную Аленка угостила Женьку пирогом с клубничным вареньем. Они долго говорили о чем-то вполголоса.

— Как здорово здесь у вас! Тихо, спокойно И нет городского надрыва и суеты. Словно все это осталось далеко позади — на другой планете А тут — иная жизнь, будто взятая взаймы у сказки. Как хорошо, что есть на земле такая улица, это дом и ты… Совсем иная, не та, что в школе.

— Хуже?

— Что ты! Много лучше и естественней, чем в классе. Там мы все играем во взрослых, таки опытных знатоков. А ведь все это — чистейшей воды — налет и наигрыши. Рисуемся друг перед другом. Фальшивим себе и другим. Но это пройдет скоро. К сожалению, все мы заканчиваем школу расстаемся. Ты будешь поступать куда-нибудь?

— В электронный техникум, уже в будущем году.

— А я в автодорожный — на механика, — глянул на Аленку и спросил: — Но мы будем видеться? Мне можно к тебе приходить и дальше?

— Конечно, — ответила краснея.

— Знаешь, я тоже тебя приглашу к себе. Но не много надо подождать. У меня… Понимаешь, случилась беда в семье. Моего отца — шофера, убили рэкетиры. Мы… Короче, завтра похороны. Пусть время пройдет, мои немного успокоятся. И я познакомлю тебя с моей семьей.

Женька не сразу понял, что случилось с Аленкой. Она побледнела, сникла. А потом сказала тихо:

— Наши отцы работали на одной машине. Наверное, это так. Ведь наш сегодня привез своего сменщика мертвым — с трассы. Он вез груз из Германии. А в Белоруссии — на трассе, машину остановили…

— Все так. Я ушел ненадолго, чтобы не свихнуться. Мне все не верилось, пока не убедился своими глазами. Мне так не хочется уходить, но нужно. Не обижайся, — подошел к двери, и тут из комнаты в прихожую вошел Владимир:

— Женька! Так это ты — друг Аленки? Послушай, сынок, приходи! — обнял мальчишку за плечи как родного и, проводив до самой калитки, сказал, пожав руку: — Крепись! На нас, мужиках, вся жизнь держится! Ты не один. У тебя и мы имеемся. И тоже любим тебя и ждем…

Ну куда ж было деваться мужику, если родная жена, черти ее бодали, звала своего мужа так погано, словно выбросила из памяти его родное имя и звала с порога на всю улицу, пороча не только Перед соседями, а и бродячими псами:

— Эй! Геморрой! Иди в хату! Сколько будешь бездельно шляться?

Фома никогда не был бездельником. Да и попробуй отлынь от работы с бабой, у какой в одной руке ухват, в другой — веник даже ночевали на койке. Она умела впрячь в дело любого. Ленивый кот был у соседей. Попал в семью Фомы, баба враз заставила его охранять своих цыплят и кур. От ворон, чтоб цыплят не воровали, от воробьев, что зерно не клевали. Собака в доме была не только сторожем, с утра до вечера пасла корову с теленком. И не потому, что людей в семье не хватало Просто каждый в ней знал свою работу, никогда от нее не отлынивал. Все понимали, чуть промедли или что-то забудь, ухват живо напомнит. Оттого ленивых в доме не водилось. Здесь даже петух не знал отдыха и простоев.

На частоколе забора всегда сушились банки, жбаны, на какие не решалась присесть ни одна птица. Только попробуй! Из-под крыльца тут же выскочит рыжее чудовище, поймает в один прыжок, оставит без хвоста или головы. Кому такое понравится?

И Марфа гордилась таким порядком в своих владениях.

В этом доме жизнь начиналась, когда улица спала спокойно.

— Вставай, геморрой! Хватит храпеть в ухи! Живей подскакивай, пугало огородное! Делов прорва! А ты развалился, как катях в луже! Иль мозги просрал вместях с ужином? — толкала мужа во все места. Тот, несмотря на тридцать лет, прожитые вместе, все никак не мог привыкнуть к такой побудке, испуганно подскакивал, не успев продрать глаза и, крутя головой, спрашивал заполошно:

— Чего? Кого? Где?

— Во щас как звездану ухватом! Враз проснешься! А ну! Вытряхайся с постели, геморрой Живо мой харю и за стол! — командовала баба, выдергивая из-под мужика постельное, стелила койку. — Варька! Иди корову доить! Ишь, заспалась, чучело лохмоногое! Живей, торба гнилая! — будила двадцатилетнюю дочь. Та тут же набрасывала на себя халат, выскакивала в сарай к корове. — Хведя! Ты чего? Еще валяешься, шелудивый кобель? А ну, отваливай кормить скотину! Живей! Не то уж глянь, лебеда на жопе от лежанья выросла. — Хвекла! Ну и набздела гадость! Вскакивай! Нече бока отлеживать! Давай жрать готовь! — гнала к печке младшую — Феклу.

Та тут же начинала греметь чугунами, сковородками.

Сама Марфа застилала койки, протирала пыль, подметала полы, накрывала на стол. Крупные ломти хлеба ложила в миску. Огурцы и помидоры, грибы и сало. Теперь вот-вот картоха сварится. Варька принесла полный подойник молока. Федька — полное решето яиц. Все свое — свежее. Ничего не покупали. Сами себя кормили с Божьей помощью. Никакие перемены не сказались на семье. Она, в отличие от других, не знала голода.

Несмотря на неумолимое время всяких перемен, не меняла своих устоев, обычаев и традиций. Здесь никто не садился за стол не перекрестив лоб, не начинал утро не помолясь.

Первым к столу садился хозяин — Фома. Следом — Марфа. А там уж и дети…

Поев, всяк спешил к своей работе. Хозяин заводил трактор и ехал подвезти кому-то уголь или дрова, картошку — на базар или цемент, доски — на стройку соседям. Перепахивал огороды, а зимою, подцепив нож, чистил от снежных заносов дороги. Улицы и площадки перед домами, выезд из гаражей. Ему платили за все. Фома ничего не делал даром. Мешок картошки не помогал поднять, если за это не позолотят руку.

С раннего утра до ночи работал. Никогда не во вращался домой с пустыми руками.

Это не важно, что не только рубаха, телогрейка, пропотев, липла к телу, а на ладонях мозоли самого детства прописались. Из-под шапки — по градом лил к концу дня. А ноги в кирзовых сапога промерзали до костей так, что к утру не успевал согреться. Зато во внутреннем кармане телогрейки всякий день привозил в семью деньги. И неплохие Отдавал их Марфе. Та пересчитывала прямо у по рога, загородив проход мужу. Если сумма устраивала, пропускала молча. Когда мало — прищурившись брала мужика за грудки, подтягивала к себе приказывала грозно:

— А ну, дыхни, геморрой!

Фома возмущался, вырывался из рук.

— Да ты не тем концом дыхнул, супостат окаянный! Ну, сознавайся, где наклевался, змей облезлый? Ишь, заморыш? Сам с катях ростом, а выжрал не меньше бутылки. А ну, шмыгай в избу! Я тебе все волосья