помучились. Гнилая она нещадно, ел ее грибок. Да что бабы смогут? Бабка замуж в другой раз не вышла. Греха боялась, дочке отчима не хотела приводить. А мать… Ей не повезло… Мой отец, едва л на свет появилась, к другой бабе ушел. Даже адреса не оставил. Плут, кобель, одно слово. О нем доселе ничего не знала. Живой иль нет? Мать вспоминать его не хотела.

— Тебе тоже не повезло, — вздохнула Уля.

— Не скажи, бабуль! Первый мой мужик — хорошим человеком был. Сама я виновата, что все через задницу повернулось. Ты ж погляди, какой дом отгрохал. Своими руками выложил. Всяк кирпич его теплом согрет. Никого в помощь не брал. Разве мы с мамкой помогали. А деньги, что скрывать? С самогонки шли. Откуда взяли бы на материалы. Только с того разжились. День и ночь гнали сивуху. Потом наловчились марганцовкой ее чистить, на травах и цветах, кореньях настаивали. И ныне на базар не ношу — с дому берут. Свои, знакомые, старые клиенты. Каб не самогонка, не знаю, как жила бы? Она нас на ноги поставила…

Дарья улыбнулась, вспомнив, как ругались с Ульяной за самогонку. Бабка до хрипоты кричала на нее. А тут старший сын, Ваня, подошел тихо и спросил:

— Мам, мне можно хлеба отрезать? Есть хочу. — Ульяне неловко стало, вмиг умолкла.

— Первый мой, Толик, сама знаешь, с тюрьмы вышел. Там на каменщика выучился. И старался на доме. Не гляди, что в зоне был, спокойный человек, покладистый, трудяга. Я с ним шесть лет жила. Но потом невозможно стало. Спился вконец. А все я — дура! Там — попробуй, тут — с устатку выпей. Где — то после бани иль в праздник. Толик и распился. Слабым на характер оказался. Остановиться не смог. И дело с рук повалилось. К тебе вести его не решилась, посовестилась. Самой невмоготу стало терпеть. А он Ванятку приучать стал к самогонке. Тот и вовсе малыш. Испугалась, дите испортит. Так-то и расстались с Толиком насовсем.

— Где он теперь? Хоть пишет? Помогает сыну? — перебила Уля.

— С год назад последнее письмо было. Он зацепился в Сибири. Где-то у нефтяников. Другая семья у него. Дочка родилась. Говорил, что вылечился от запоя. Жена постаралась. На гипноз возила. Теперь все. Но надолго ли? Все про сына спрашивал. Надо ли денег или вещей? Я ответила, что ничего не присылай. Сами обходимся. Ни голодными, ни раздетыми не ходим. Повезло тебе на ноги встать, вот и радуйся. Живи для своей семьи. Я на тебя не в обиде. Как-то переможемся сами. Вот и все. С тех пор пока ничего от него нет. А и до того писал редко. Некогда ему, — отмахнулась Дарья.

— Ну, а с Петькой чего не склеилось? Иль его мамаша всунулась? Развела вас?

Дарья вздохнула тихо:

— Что ж делать? Маманька у него бедовая. Все меня винила, ровно я Петю присушила. Стыдила, зачем сгубила жизнь парню? И на шею ему не только сама, а и Ванечку повесила. Тут мне вовсе обидно сделалось. Я своего сына сама растила. Петька не кормил. Ну, а сердцу не прикажешь. Не я к нему, он ко мне больше года ходил. Покуда в дом приняла. Ваня его так и не признал. Никак не называл. Петька злился. Два года как чужие люди. А тут сын стал с дому убегать. В бомжи навострился. Я его отыскала. Вот тут и сознался, что Петька бьет часто. Когда меня дома нет. И бабка, свекруха, грязно обзывает. Знала бы о том раньше! Тут уже на сносях… Вот-вот родить. Ольгу… Не хотелось отца лишать. Но сына жалко. Он домой не вертался. Пришлось от Петьки избавляться. Ох и шумели они тут! Оба орали. Вдвух с маманей. Но меня на горло не возьмешь! Выкинула во двор вместе с барахлом. И мальца воротила. А через неделю Ольгу родила.

— Они хоть навещали вас? — перебила Уля.

— Какой там? Маманя Петьку уже успела женить и запретила навещать дочку. Он и рад тому. Мы ж с ним не расписаны. Докажи, что Ольга его дочь? Да и кому это надо? Сами вырастили ее. Нынче уж вон какая! Дома помогает во всем. Отца не знает. Он от ней прячется. Бабка, конечно, видит. Несколько раз в дом звала. Но дочка не пошла. Сказала ей грубо. Мол, когда маленькой — не нужна была вам. А нынче — состарилась, кличешь. Самой помощь потребовалась. Так вот умей обойтись своими силами. И все на том. Ушла от нее, даже во двор не ступила.

— Я про Петьку слышала. Не повезло мужику. Со второй тоже не склеилось. Через год разбежались. Жену бил. Тесть его в тюрьму чуть не посадил на это. И тогда, чтоб от суда спрятать, на Украину к родне отправили. Там пристроился. Год в кобелях мотался. Потом какая-то подобрала. Живут. Но детей нет. Его маманя сетовала. Мол, дом полон достатку, а счастья нет, — усмехнулась Уля.

— Петька сам по себе душевный мужик. Он с любой сживется, лишь бы его мать не совала нос в семью. Эта, конечно, кого хошь разведет, — вспомнила Дарья.

— У нее не только Петька, а и сыну с дочкой семьи разбивала. Тоже лезла в их жизни. Была бы хорошей матерью, разве убежали б дети на край света, чтоб подальше от нее и не могла б приехать? Дочка — на Камчатке, а младший сын — в Мурманске. Ей нынче до конца жизни на билет к ним не собрать. С тем расчетом они и уехали. Свою хохлушку тоже не видела. Она не позвала. А Петя не дурак, знает, чем тот приезд повернуться может, — вздыхала Уля и спросила: — Этого мальчонку как назовешь?

— Колюшкой! Николаем будет.

— Бедная ты головушка! И этот без отца! Ну что за невезенье бабье? За что доля такая? — посетовала бабка.

— Кому теперь легко? Может, оно и лучше, что все так повернулось? С мужиками не повезло, зато детей имею. Хоть есть для кого жить, — выдохнула Дарья тугой ком.

— Я и не надеялась на Илью особо. Хоть он и обещался, что станет жить со мной до гроба. Но ведь мужики все такие. Пока меж ног горит — золотые горы насулят. Когда остынет, горелой головешки не выпросишь, — усмехнулась Дарья и, взяв Коленьку, дала ему грудь.

— Крестить его будешь? — спросила Дарью бабка.

— Конечно! К Богу — непременно. Сама знаешь, без отца да некрещеному — лучше не жить. А Господь и этого дитенка долей не обделит. Не хуже других вырастет! — ответила Дарья.

Уля, выглянув в окно, вскоре ушла, предупредив, если что нужно будет, пусть соседка пришлет Ванюшку.

Дарья кормила Кольку. Невеселые мысли одолевали бабу. Она силилась отогнать их. Но думки, как назойливые мухи — не покидали голову.

— Последыш мой. Вот и ты без отца остался. А уж чего не хватало ему, ума не приложу.

Дашке вспомнилось, как три года назад, в лютый январь, познакомилась она с Ильей. Тот напросился сам и погрузил дрова в машину. Баба предложила и разгрузить их возле дома. Человек согласился. Быстро справился. А когда Дарья уже рассчиталась, вызвался распилить, расколоть и сложить дрова в поленницу. Договорились о цене. И человек тут же взялся за дело.

Дашка изредка выглядывала во двор. А когда приметила, что мужик устал, позвала на обед. Тот не отказался. Ел жадно, быстро. Хвалил приготовленное. Но до темноты не успел управиться с горой дров.

— Завтра придете? — спросила баба.

— А можно я тут переночую. Чуть свет встану и враз за дело, чтоб на дорогу время не тратить! — попросил несмело. И остался.

Спал на Дашкином сундуке. А утром, как обещал, взялся за дело.

Дарья снова позвала его обедать. Илья еще тогда за столом сказал, что смог бы починить в сарае кормушку для коровы, загон для свиней, стянуть полы в сарае и отремонтировать мебель в доме.

— Дорого не возьму, не бойся. Я же плотник и столяр. Но мебельный комбинат закрылся, и я остался без работы, — сказал тихо.

— Ну, если так, берись, — согласилась тут же. Илья в этот день не только порубил и сложил дрова, старательно убрал во дворе и в сарае. Отобрал доски для кормушки и загона, на полы. И только к полуночи, умывшись, сел к столу.

Поев, пошел спать. А с утра уже звенели в сарае пила и топор. Дарья любовалась его работой.

Суровый на вид, сдержанный на слова, он умело подгонял доски одну к другой. И к обеду заменил старую кормушку на новую. Будто с картинки ее снял.

— Золотые руки у вас! — похвалила баба тогда.

— А кто это оценит теперь? — отмахнулся человек. И между делом поделился: — Пятнадцать лет с женой прожили. Двое сыновей имеются. Пока работал — любили, нужен был. Закрыли комбинат — не стало заработка, лишним стал. Привезла жена с Урала тещу. Та и заявила: «Я хоть пенсию получаю, какая-то