Парень уже подживил костер. Стоял. Вслушивался. Всматривался в тайгу. Ждал Макарыча.
Лесник посмотрел на длинную нескладную фигуру парня. Жалостливый комок сжался в груди. Казалось, погоди Макарыч еще немного, и закричит Колька испуганно на всю тайгу, как ко
гда-то.
«Аника-воин, мокрота с-под носу свесилась, а тож в мужики лезит. Шшенок молошнай. Хлипкий покудова. Кости в тибе да силушки малость поболе, чем у мураша. Сотреть тибе тайга. И Господь не подможит», — огорчился лесник и пошел к костру.
Завидев Макарыча, Колька успокоился. Сел ближе к огню. Снял чайник.
—
Что долго?
—
Тайгу слухать ходил.
—
На ночь глядя?
—
А што с таво? Мине ее пужатца ужо ни к
чему. В ей смертушка моя по пятам ходить. Караулит пушше другое. От ей не упрятатца, не уберечься. Да и на што? Хожу, покудова ноги носют. А там — будь што будит,
—
При чем же тут тайга?
—
Все едино мине в ей. И жить и умирать.
Она
хитрющая. То расхохотит так, што колики осилют и жить любо станить. То зверем обернетца. Душа, ровно телячий хвост, дрожать зачнет. Ну, да чиво там? Тут мине хочь беда лихая, або снег в нутро — все любо.
—
Я-то думал, из-за меня ты ушел.
—
И ето было. Осерчал. Спорченай ты возвернулси.
—
Из-за буровой?
—
В нюхалки своей побуров. Мине ноне
едино,
чем ты тешитца удумаишь. Все одно. В душе твоей заместо Бога дырка исделалась от науки. Куды эдакому уразуметь речь людскую?
—
Значит, в техникуме вместо диплома я шиш получил?
—
Чево?
Колька вытащил завернутый в платок новый диплом и, показав его Макарычу сказал:
—
Такое дуракам не дают.
Лесник взял в руки диплом. Поднес поближе к огню. Развернул. И повернулся к Кольке:
—
Ета хреновина тибе за науку дана?
—
Конечно!
—
Знать, ты типерь не просто олух. На обычных-то печатку не ставят. А што ты стой штукой бахвалисси, то зря. Запамятовал я, как твой документ зоветца, ведаю, што за ево ты и осьмушки спирту не купишь. И по тяжкой не попользуисси. Потому как жестокая она, што твои мозги. Знал ба про то, в жить тя в науку не послал.
Макарыч сунул Кол
ьк
е диплом и отер руки о штаны.
—
Ну, знаешь что! — парень запрятал диплом поглубже и, отвернувшись, закурил: «Сдержаться, только сдержаться».
А лесник тем временем сыпанул в чайник добрую пригоршню заварки. И будто забыл о недавнем разговоре.
—
Што топырисси, анафема? Не косись. Иди-ко вот лучче поближе, поснедаем чем Бог послал. На мине могешь хочь век серчать. На еду — не моги. Ухи порву. Хочь ты ноне и ученай змей.
Колька нехотя подошел. Ели молча. Макарыч хрустел черемшой, прихлебывал из котелка стылую уху.
—
К Акимычу сбираисси наведат
ц
а? —
спросил
он Кольку внезапно.
—
Был уже у него.
—
Вона как!
—
Бабка Авдотья писала, что занемог он
сильно.
—
С чево ба?
—
Говорит — с тоски.
—
Ну и как ен? Поди, с тоски раздалси, ровно кабан в зиму? Блажь она ить с жиру в голову преть.
—
Кто его знает.
—
Нетто ен, барсук холенай, сыскал в сибе
тоску? Откудова выгриб в сибе придурь эдакую? Аль опять в блажь вдарилси?
—
Боится он за меня: «Как, мол, один в тайге останешься?» Объясняю, что с отрядом работать буду. А дед, знай себе, сокрушается. Отряд, говорит, твой зеленый. Тайги не знает. Смеется, что
головы наши пустые, как карманы его штанов.
—
То верно, — поддержал Макарыч.
—
Ну и еще поклон тебе передавал. Да тетке Марье. Авдотья об этом же говорила.
—
Знать, не забыл про нас, старый лешак. Ты мине проскажи, какой нынче Акимыч? Охота повидать ево. Поди, не признаю? Брюхо-то, небось, харю закрыло?
—
Да нет! — рассмеялся Колька.
—
А бабка там как? Все от люду на печь сигаит?
—
От меня не пряталась.
—
Хошь сказать, мине спужалась?
—
Не знаю…
— Так слухай! Ежель я не мужик, так бабы и поновее закопались. Нешто мине страшитца можно? Ведала б она, кочерыжка облезлая, што ране я на ее ни в жисть не глянул ба. Дажа коды с каторги ослобонился.
— А чем она плохая?
—
Морда в ей на бабью не схожая. Ровно коза
с
бурундуком сгреховодничили.
—
Сам говоришь — с лица воду не пить.
—
В бабе харя справная должна быть. Штоб в ночи от ей не пужатца, не отвертыватца, — не сдавался Макарыч.
—
Не понимаю я тебя, то говоришь, что бабу, как ягоду, присматривать надо — незаметную. Мол, она вкусней. Та, что на виду, — всегда отрава.
Лесник подвинул ближе к костру головешку. Промолчал. Да и что скажешь? Прав малый. По глупости иль с тоски не один мужик на красивой бабе обжегся. Она и верно, что волчья ягода. Висит на кусте крупной вишней. Аж светится. Глаз оторвать нельзя. А съел и взвыл волком. И жизнь не мила. Настоем полыни нутро обожжет. И выплюнуть рад бы, да середка отравлена. Хоть вытаскивай кишку наружу прополоскать. Эх, бабы, бабы, кто из мужиков не зарекался не глядеть в их сторону!
—
А что, отец, если я на будущий год за
Зойкой
съезжу? Она техникум как раз закончит. Попробую ее в свой отряд переманить.
Вы читаете Макарыч
