раньше.

Весь день Любка и Сергей знакомились с обитателями свалки. Бомжи не докучали расспросами. О Сашке здесь знали все. Многие были знакомы с ним лично и удивлялись молча, как с ним сколько лет жила женщина?

Мы тоже не без греха. Случалось всякое. Иные, что средь нас прикипелись, мужичье званье обосрали. За то их из семей взашей вытолкали. И поделом! Но твой благоверный — наипервейший подонок! Он умудрялся увести с веревок барахло, пропить его, а нас подставить за свою шкоду ответчиками, — поделился Кузьмич и рассказал, как Сашка продал ему за бутылку плащ на теплой подстежке, а вскоре привел хозяина и указал на бомжа. Мужик вместе с плащом чуть шкуру с Кузьмича не содрал. Ничего не захотел слушать и пригрозил, если еще раз хоть один бомж появится возле дома, он тут же выпустит на него своего ротвейлера.

Отнял он у меня плащ и ходу домой. Вижу, твой Сашка к нему навстречу. Мужик ему тут же на бутылку отстегнул, а тут я к Дамочке подвалил и давай его за душу трясти. Он как завопил. Ну, тут толпа зевак, кто- то ментов свистнул. Нас сгребли. Так знаешь, что твой мудак намолотил? Вроде я — вор, а он — честняга: увидел, как я у его соседа плащ спер и высветил меня. Так вот я теперь на нем отрываюсь за неудачу, — выругался Кузьмич.

Да он за бутылку сам раком станет!

У него, гада, ни стыда, ни совести!

У наших бомжей курево стрелял, а у него попробуй, попроси, вмиг забрызгает.

Да что там курево? Вместе с нашими мужиками на пиво складывался. Ну, а когда ему бутылка попала, он ее как начал, так и прикончил, — рассказывали бомжи.

Любка слушала молча. Обидно было. «Столько лет потеряла», — горевала баба. А ведь могла устроить свою жизнь иначе, но поспешила. Не стала ждать из армии своего парня. Захотела жить в городе и согласилась на первое предложение. Уже через полгода о том пожалела, но слишком большим был срок беременности.

Послушай, Люба, наши бабы по-разному живут, как и все мы. Одни простикуют, воруют, бродяжничают, другие работают. От городских мы отличаемся тем, что нет квартир, у многих нет документов и прописки. Есть, кто от милиции прячется, от расправы. Этим в город лучше не соваться. Тебе дорога открыта, выбирай, как жить станешь. Одно верно, стол общий, с голоду не сдохнешь. А и без дела не засидишься. Таких и у нас не празднуют, — предупредили бомжи.

Любка на следующий день вышла на работу, но, возвращаясь вечером, зашла в кафе, хотела выпить чашку кафе за целый день. Вот тут-то и подсел к ней улыбчивый русобородый Степан. Разговорились. Мужик заказал себе пива и шпроты, достал из сумки деревенский хлеб и сало. Предложил Любке. Та отказалась, но Степан был настырен.

Жаль, что в городе бываю редко. В деревне всегда дел полно. Не то отбил бы тебя у мужа! Зачем такой красе в городе чахнуть?

Не у кого меня отбивать! Ушла я от мужика вместе с сыном. Осиротели мы с Сережкой. А и замуж не собираюсь. Не хочу больше головой в петлю лезть. Хватило одного. Теперь уж никому не поверю.

Выходит, подморозило тебя? — вздохнул Степан и спросил: — А сыну сколько лет?

Теперь восьмой год…

Уже не малыш, но самый возраст, когда отец ему нужен. С кем же он теперь? С папашей?

Нет. Один. Ждет меня.

Где живете?

Где придется! — покраснела Любка, вспомнив жалкую лачугу, где ждет ее Сережка, выглядывая из двери на дорогу.

Извини, Степан, засиделась я с тобой, а мне спешить надо! — встала баба.

Люба! Нет деревни без собаки! Так и каждый из нас не в ответе за другого. Дай мне адрес! Может, когда-нибудь загляну.

Нет у меня адреса! И заходить не стоит, — разозлилась баба на себя за то, что разговорилась с мужиком совсем чужим и незнакомым. «Почти час проговорили, а ведь сын ждет. Давно б уже с ним была бы!», — торопится Любка, не оглядываясь по сторонам.

И где ты, бабонька, шлялась? — встретил Любку Павел у хижины и, окинув хитрющим взглядом, сказал, будто ушат холодной воды вылил на голову: — Тут твой Дамочка возникал! Приперся косой в жопу, пацана хотел забрать. Ну, мы его подналадили, кому куда удобно было! — рассмеялся громко. — По всем падежам просклоняли мудозвона, ходячую парашу!

Зачем ему Сергей понадобился? Ведь при ментах отрекся, сказал, что не его сын!

Что-то задумал утворить с мальцом. А может, вздумал пристроить, чтоб самому за его счет дышать. Не иначе! Ведь мужик, какой от ребенка отрекается, свой хрен на помойке сыскал и не верит ему до гроба Таких мудаков живьем урывать надо! Чтоб другим рядом с ними дышать совестно не было. У нас вон Бублик канал. Он на Колыме свое хозяйство поморозил. Его на бабу и домкратом не поднять. Ни к чему они ему. Однако прилепился к вдове. Троих ее детей вырастил. Всех усыновил. И не только чужим, самому себе родными яйцами клялся, что эти дети — его родные. Кто не верил, того пиздил, да так, что те потом остальных убеждали!

А зачем, если баба не нужна, все же женился? — не поняла Любка.

Вот, курица мокрохвостая! Да разве постель в жизни — главное? Шалишь! Важней всего тепло и понимание! Вот на том семья держится! И баба ему попалась путящая! Душевная, теплая.

От чего ж тут живет, а не в семье?

Как это «не в семье»? С бабой! Живут, что голубки воркуют! Не знай его беды, не поверил бы, что импотент полный! Он уж давно от нас слинял. Лишь

иногда возникает. Брал наших гараж строить, потом баньку, с огородом и садом помогаем.

А дети? Иль не научил?

Все могут. Грех сказать иное. Только старший его теперь институт закончил — на практике. Средний в мореходке учится, на судне все время, а младшего спрятать не успели. Его в армию забрали. Бублик к нему всякий месяц мотается: боится за него как за кровного.

Повезло той бабе! — вздохнула Любка.

Умная она, вот и увидела в мужике человека. Не испугалась, что бомж. Поверила и не жалеет о том.

А на Колыму за что он попал?

Бублик? Он же пекарем вкалывал в Брянске. В той пекарне особый хлеб выпекался. Назывался сталинским. Черный как судьба наша, но вкусный, с тмином, с кориандром, укропом. Его не просто покупали, а расхватывали. Так вот случилось, что купила бабка тот хлеб. Разрезала, а в нем таракан. Нет бы, пришла и заменила, иль деньги взяла. Она враз в органы, мол, как посмели сталинский хлеб испаскудить? Сегодня хлеб, завтра страну опозорят? Это диверсия! Короче, старуха была из коммуняк, кто портрет Сталина над койкой вешал в доме И прежде чем спать ложиться, тому портрету гимн Советского Союза пели. Добилась она своего: осудили Бублика! За сраного таракана на пятнадцать лет, а в статье указали «за осквернение имени вождя»! Ну да жив вышел, и то ладно! А вот твой козел сегодня грозил власти сюда на свалку вытащить и всех нас как тараканов на чистую воду вывести. Если б он не вонял, не тронули б его! Тут же до печенок достал. Разобрало всех, и вкинули так, что мало не показалось! Чего нас пугать? Мы уж все пережили! Ему того и не снилось! Да еще пацаненка не уговаривал, не звал по-доброму, а за шиворот и пинком хотел гнать. Ну, мы и взъелись. Вломили так, что раком пополз отсюда!

Ну, он быстро не отвяжется! Теперь уж точно с ментами нарисуется.

Он же при них отрекся от сына! Значит, милиция не придет, а вот алкашей притащить может. Но и с ними управимся, — улыбнулся Павел и предупредил: — Теперь ему одно остается: опорочить тебя с ног до головы, доказать, что не можешь вырастить сына. А он — вот ведь какой жалостливый, согласен Серегу растить! Дошло?

Не пойму, зачем ему сын? Он самого себя не прокормит. Куда уж ребенка?

Скоро узнаем. Ты только смотри теперь, в городе будь осторожна. Не клей хахалей, не высовывайся на панель, чтоб тебя не засекли!

Идет он в сраку! Сам не работает. Ни копейки в дом не приносил. Мне сына кормить надо! А как, если