Зинка раньше других смекнула, что если Катька уйдет к матери, то ей с Шуркой и мальчишками придется выметаться из этой пусть старой, но избы, на холодную улицу и жить где попало.

Она очень не хотела выдавать этих опасений и молчала, крепилась изо всех сил.

Дура ты, Зинка! Сбрехать могут друг другу чужие! Зачем Катькиной матери понадобился б выходной? Ведь если она не придет, с базара все равно никуда не денется. И Катюха за брехню сможет ей в рожу наплевать! — встрял Димка.

Придет она! Уж не знаю с чем, но заявится. И плевать ей не за что! Она тетка! Схватит за ухо, вместе с башкой оторвет.

Вот это мать! — рассмеялась Зинка.

Давайте все в избе приберем к ее приходу, чтоб не говорила, будто в свинарнике живем. Чтоб разулась у порога!

Не надо! Пусть все остается как есть. Не та чистота нужна! Не грязь глаза колет, а то болит, что у моих родителей внутри сплошная свалка. Где всему место нашлось, кроме меня…

Дети проговорили до самого рассвета. Легли спать, когда в окна заглянул первый луч солнца. И только Катька никак не могла уснуть. Она никому не призналась, что именно ее, свою мать, обкрадывала на колбасу чаще всех…

Спит Шурка, одной рукой обняв за шею Зинку, второй куклу к себе прижала. По лицу улыбка бродит чистая, бездумная. Зинка бережно обняла девчонку. Малышка стала беспокойной игрушкой, подружкой, заботой и тревогой девчонки. Раньше она часто говорила, что хочет умереть. Теперь о смерти забыла. Знает, очень нужна Шурке.

Спиной к спине уснули мальчишки. Им не до улыбок. Рано пришлось проститься с детством. Вот и теперь лица напряжены, сжатые кулаки даже во сне не расслабляются. Сон бомжей короток и чуток.

Вон Голдберг зарычал. Мальчишки вмиг проснулись, подняли головы, прислушались. Кто потревожил собачий сон? Но вокруг ни звука.

Тихо… Так тихо, что слышны голоса птиц за домом. Женщина вошла, не потревожив никого. Даже Голдберг не проснулся, лежал у ног мальчишек, храпя по-мужичьи.

А вас тут много! Катюшкины друзья или бездомные? Неужели у всех нет родителей? — подошла к дочери, легонько тронула за плечо, позвала тихо: — Катюша!

И тут же с истошным лаем к ней подскочил Голдберг. Дети мигом повскакивали. Протерли заспанные глаза. Пес виновато жался к Зинке: заспался, прозевал, не услышал чужую. А она поставила сумку у стола. Из нее так вкусно пахло, что у Голдберга горло вместо рыка заскулило просяще, жалобно.

Катька вскочила на ноги быстрее всех. Плеснула в лицо холодной водой, и готово.

Я слишком рано? Разбудила вас?

Мы вчера поздно легли. Обычно в это время нас уже не бывает дома, — ответила Катька, усмехаясь.

А эти кто? — кивнула женщина на детей.

Такие же как я! Мы все одинаковые!

И эта кроха?

Ее тоже выбросили из семьи…

Ладно, Катюша, где мы с тобой поговорим? — огляделась женщина.

Здесь и поговорим. У нас друг от друга секретов нет! — глянула Катька на мать холодно, жестко.

Расскажи мне, как ты оказалась на улице? — попросила тихо.

Как? Выперли меня, вот и все! Под задницу! Отец пьяный спал. Даже не проснулся, а я со взрослой бабой не сумела б справиться.

Ты потом пыталась прийти к нему? К себе домой?

Мне пообещали голову оторвать, если попытаюсь возвратиться.

Значит, спился окончательно…

Видела соседку не так давно. Она говорила, что отец на лечении. До белой горячки ужрался. А ключи от квартиры…

Они нам не нужны! Это его жилье. Да и в нем ли главное?

Скажи, где ты была? Почему ни разу не пришла и оставила меня с ним?

Катя, это, девочка моя, особый разговор. Не по моей вине… Что я могла? Меня лечили. В психушке! А он выжил и воспользовался! Сделал все, чтоб мы не виделись, — отвернулась к окну, вытерла глаза.

Ты тоже алкашка? — вырвалось удивленное на крике.

Нет! Я никогда не пила. И твой отец стал выпивать, когда ты родилась. До того в рот не брал. У него было другое… Таскался по бабам постоянно. Я терпела долго. Хотела уйти, но он сне сказал, что тебя не отдаст. А если я заберу тебя у него, он разыщет и упрячет в психушку. Твой отец работал юристом и на подлости был горазд. Я не хотела лишаться тебя и молчала. Никому из родственников, даже своей матери, не говорила, как живем. А он наглел. И однажды, когда вернулась со смены, а работала тогда медсестрой, застала его со своею подругой в постели. Оба были пьяные. Я плохо помню, как все случилось, как схватила молоток, как ударила его. В себя пришла уже в психушке. Там я узнала, что натворила в бешенстве. Меня хотели осудить, но адвокат доказал, что я пошла на это невменяемой и отвечать за свое не могла. Это называется состоянием аффекта Но никто не знал, как каждый день он изводил меня. Нет, избиение — мелочь в сравнении с тем. Он истязал мою душу постоянно. Я не вылезала из дур и деревенщины, я была хамкой и быдлом. Он говорил, что для меня петля и то награда, что я испортила ему всю жизнь, — всхлипнула женщина. — Я предлагала ему разойтись тихо, но в том случае, если он отдаст тебя. Он не соглашался ни в какую…

А зачем я ему была нужна? — удивилась Катька.

Кроме тебя, у него не будет своих детей. К тому же, именно тебе завещана его матерью квартира в Ленинграде.

Катька тихо охнула.

Его мать умерла, но завещание осталось. Я не знаю, как он решился лишиться тебя? Может успел переоформить ту квартиру. Хотя водка и шлюхи побили его окончательно. Когда меня оправдали и выпустили из психушки, я попыталась забрать тебя. Но твой отец вышвырнул меня, сказав, что убийце, сумасшедшей не может доверить дочь. Он же устроил так, что я никуда не могла устроиться на работу. И на прежнее место меня не взяли. Оболгал негодяй. А когда я снова пришла к тебе, не впустил, пригрозив сообщить в психушку, что у меня снова начались приступы маниакальности, и меня упрячут туда уже до конца дней. Меня и впрямь навестила врач и предупредила… Хорошая женщина. Правду сказала: «Пойми, Люба, муж у тебя подонок! От него держись подальше, покуда на воле ходишь. Иначе опять тебя спровоцирует и в тюрьму или в психушку на долгие годы упрячет. Берегись негодяя. Знаешь, какую охоту устроил он на твоего адвоката? Добился своего, и того с работы выкинули. Скольким тот человек помог, а теперь бомжует. Погибает мужчина, зато твой бывший цветет и пахнет. Отвалялся у нас с полгода. От запоев лечили. До белой горячки дошел. А теперь «торпеду» ему вшили. Да еще несколько сеансов гипноза провели. Пить перестал, работает. Уж не знаю, как живет, но, говорят, за ум взялся…». «Еще кастрировать его нужно было. Для полного счастья. У всех людей по одному недостатку. Этот с целым букетом. Его и могила не исправит. Гад, не человек!», — сказала я ей. Врачиха согласилась и добавила, чтоб прислушалась я к ней, не лезла бы в петлю головой добровольно. Я ей сказала, что он меня не интересует, лишь бы тебя забрать. Она посоветовала: «Подожди, Люба! Хоть пару лет! Подрастет дочка, когда ее желание жить с тобой ляжет в основу решения суда. Ведь сейчас она малолетка. Кто прислушается к ее словам? А в