бабулей , в поселке лесорубов, а мать с отцом на предприятии «Маяк», может, слышал о нем. А я его и по сей день кляну. Взрыв там случился покруче, чем в Чернобыле. Но о нем молчали. Время было иное. О жертвах и облучении не только говорить, думать запрещали. Работали и умирали молча. На могилах ни крестов, ни памятников не ставили. Не разрешалось. Меня тогда еще не было. Их вместе с другими отправили лечиться в санаторий для облученных. Говорили, что за время их отдыха вся земля и реки очистятся от радиации. Но не тут-то было. А люди были наивными и по незнанию поверили,— закрыла лицо руками.

   —  А потом мать родила меня. Она не знала, что они с отцом уже были здорово облучены. И роды прошли с осложнениями.

  —   Короче, они померли от радиации? — перебил Колька и сказал:

   —  Так тебе полагаются льготы как пострадавшей от облучения. А они наваристые! — загорелись глаза человека.

   —  Все остается на словах, да в обещаниях. Ничего реального нет. Не дожили до льгот мать с отцом. Их тоже глумили баснями про помощь и поддержку государства. А где она та помощь? Вселяли в барак, набрехали, что это жилье временное! Уж сколько лет прошло, мы все там же! Правда, дом строится, говорят, что наш, а как на самом деле будет, не знаем.

   —  Ну, ежли я возьмусь, своего добьемся. Я у любого выверну свое хоть из зубов. То тебе каждый на заводе скажет. Мне поперек дороги лучше не становись! Любого в штопор скручу. Потому со мной даже большие начальники боятся связываться, я любого достану! — хвалился мужик, выпятив грудь.

   —  Вот такой мне и нужен! Мужчина, кормилец и заступник,— восторгалась баба, поглаживая человека, осыпала поцелуями.

    Коля от такого теплого отношения и вовсе голову потерял. Уже в этот же день он побывал в гостях у Лиды. Та и впрямь сказала всю правду. Николай даже с бабкой пообщался. Снял с нее мокрое белье, переодел в сухое, успокоил, сказав, что такая напасть и с ним случается, что теперь они будут вместе, и жить станет легче.

     Коля не соврал. Уже через две недели он перебрался жить к Лидии, предварительно узнав, что в строящийся рядом дом заселят всех жильцов барака, а через месяц, едва Колька с Лидой успели расписаться, в бараке запретили прописку новых жильцов.

    — Эх, Лидка, с такой квартирой ты могла бы оторвать хахаля покруче! Этот твой лопух, хуже некуда! Даже ссытся в постель! Как ты его терпишь, вонючего козла? — удивлялись городские путаны.

     —      Это не беда! У меня бабка сколько лет под себя льет, я уже привыкла.

     —      Так то бабка! Родной человек! А эта морока зачем тебе? Гони его в шею, пока не поздно,— но Лида не спешила прогонять Николая. Да и зачем? Стиральная машина никого не ругала. Отстирывала белье молча. Лидия только гладила. А машину Коля купил, сам принес домой первую семейную покупку и до утра удивлялся собственной щедрости. Это ж надо, такие деньги вложил, хотя никто ни о чем его не просил.

     В общежитии к отъезду Николая отнеслись спокойно. Только уборщицы удивились:

    — Гля, Нинка, и на зассанца баба нашлась! Даже такой нынче в спросе! Слышала, что баба ему досталась путевая!

    — Ань! Пару раз обоссыт ее, и выгонит она Кольку под задницу мешалкой!

    — Эта не выкинет, сама из путан. Где лучше найдет? Ее счастье, что наш лопух приметил.

    И только Егор Лукич качал седеющей головой. Он, как большинство мужиков, считал, что если кошка повадилась по сметану, ее ни за что не отучить, так и бабу от блядства.

   —  Пусть не в открытую, на панели, но где-нибудь в укромном углу с ближайшим соседом все равно улучит время и наставит рога Кольке,— сказал Поликарпы-чу и добавил:

   —  Как ни отучай собаку лаять, она обязательно брехнет на какого-то прохожего. Так и шлюха, ей хоть свинцом залей, так она на лом сядет. Не верю я этим дамочкам. Сколько их прошло через милицию, все под несчастных косили. А копни чуть глубже, все дрянь и грязь.

Ни одна не хотела работать, мозолями хлеб добывать. Все наглые и бесстыжие. Сколько сам работал участковым, знал, ни одну не выгнал на панель голод. Мальчишкам куда как сложнее приходится выживать, ни все выдерживают ломку судьбы. Но коли выстояли, настоящими мужиками стали. К сожалению, таких теперь все меньше становится.

   Егор Лукич был уверен, что Яшка не вернется в общежитие, и отец устроит его в пароходстве на хорошую, спокойную работу, где не нужно подскакивать в семь часов утра и целыми днями крутиться у станка, обучать молодых ребят рабочим профессиям, до хрипоты спорить с мастером, начальником цеха; следить за учениками, их работой, все это выматывало человека. Яшка  никогда никому не жаловался на усталость, но возвращался с работы как выжатый лимон, чтобы прийти в себя, ему требовалось время.

   На заводе Яшку уважали, да и было за что. Молодые ребята, ученики, с тревогой посматривали на станок, ожидавший хозяина, и переживали, вернется ли Яков на завод или останется где-то в Калининграде.

А время неумолимо шло.

   Фаина внешне держалась спокойно, и никто в цехе даже не предполагал, что она тоже ждет возвращения Яшки. Нет, она только украдкой смотрела каждое утро  на пустующее рабочее место и молчавший станок. Она ждала, а парень не возвращался.

   Прошли пять дней, а от человека ни весточки, ни звонка. Женщине очень хотелось узнать, вернется

пи человек, она с трудом сдерживала себя от желания позвонить Яшке. Чего проще было бы набрать номер, но Фаина решила выждать и не звонила, убеждала себя:

  —   Ведь он уехал на неделю. В запасе еще есть два дня. Зачем его дергать и спрашивать. Если решит вернуться, сам объявится. Ну, а коли останется, говорить не о чем.

   Только Фаина знала, как нелегко было ждать...

  Вот и неделя прошла. О Яшке так и сказали:

  —   Не приехал, теперь уже ждать некого. Пришлет заявление на увольнение почтой и все на том. Силой ого не вернешь, не достанешь.

  —   А жалко, что уехал от нас. Хороший был мужик,— говорили о человеке Ромка с Максимом. Они уже сдали на разряд, самостоятельно работали на станках, но каждый день им все еще требовались советы и подсказки, помощь учителя, его шутки, короткое, но такое необходимое общение. Вроде ничего не изменилось, но Яшки в цехе явно не хватало.

   Он приехал, когда его перестали ждать. Нет, не на завод, поздним вечером примчался в такси с вокзала, выскочил из машины и, легко пробежав ступени, ворвался в вестибюль.

  —   Вернулся! — встал навстречу Поликарпыч.

  —   А как же? Куда бы делся? Вы ж тут без меня зачахнете! — обнял вахтера.

  —   Что верно, то правда, все тебя вспоминали! — сознался человек смущаясь.

   —  Да как же без меня? Наверное, прокисали от тоски? Я тоже соскучился. Вот и вернулся! Хотя уехать было нелегко. Отец метал гром и молнии, все хотел меня удержать! — смеялся Яков.

  —   Зачем? — удивлялся вахтер.

  —   Потом расскажу! — поспешил Яшка в свою комнату.

   Оттуда вскоре донесся громкий хохот, возбужденные голоса.

   —  Мужики! Мою свободу обмыть требуется, как положено! Ведь я дома! На воле и не стреноженный Кто за пивом смотается? — достал деньги и указал на сумку:

   —  Там рыбу возьмите! Специально для этого случая прихватил! Я отлучусь ненадолго, а вы здесь все сообразите! — помчался на второй этаж, перескакивая лестницу через две ступени.

   Яшка коротко стукнул в дверь и, не дождавшись ответа, вошел в комнату.

   Фаина не ожидала его в такое время. Она общалась с девчатами, пила чай не спеша, собиралась ложиться спать, увидев парня в дверях, растерялась от неожиданности.

   —  Привет, девчонки! Как вы дышали без меня? Все ли в порядке? Никто вас не обижал? — поздоровался со всеми. Остановившись рядом с Фаиной, заглянул в глаза, спросил взглядом?

  —   Ждала?

   Он увидел, что не просто ждала, а и скучала.