Всю ночь ждала она у одного из домов хоть заморыша собачонку. А под утро не выдержала, закричала.

Человек выстрелил в нее прямо из двери. Прострелил живот. Сама выжила, а рысята погибли. От голода и горя участок покинула. Чтоб подальше от людей. Теперь она никогда не поверит им.

Кузя увидела, — эта рысь отскакивала от человеческих следов на снегу, оставленных лесником. Он был здесь совсем недавно. Значит, помнит, хочет увидеть. И сам живой…

Рысь обнюхала следы старика. Не обидел ли кто-нибудь его в тайге? Вспомнив обиды, если в пузе пусто, как в забытом дупле, лесное племя способно выместить их на одном, не очень заботясь, виноват ли тот перед тайгой.

Лесник был в обходе. На коряге отдыхал. Вон следы его ног утонули в снегу по колени.

А здесь он разговаривал с белкой. Та любит старика за гостинцы — сушеные грибы, горстку стланиковых орехов. Белка с этими подарками расправлялась прямо па ладони старика, — скорлупа от орехов на снегу валяется. А дед орехи не грызет, это помнила Кузя. Да и белка вон в лапах елки скачет. Небось всем хвостатым подружкам хвалилась дружбой с человеком.

Кузя обходила участок не спеша, обнюхивая каждый сугроб.

Вот под этим барсук зимует. Толстый, с целым выводком залег. Под сосной мыши пищат в норе, не поделили чего-то. Угомонить бы их, да неохота — сугроб глубокий.

Кузя снова наткнулась на следы Акимыча. Что он здесь делал? А! Вот зарубку на перестойной березе поставил. Пометил под спил. А у стланика с кедровкой говорил, — ее следы рядом.

Дальше дед с бурундуком играл. Тот хорошо знал лесника и всегда первым встречал. Акимыч его, заболевшего, долго на чердаке зимовья держал. Приноровился рыжий нахал, сидя на плече, ездить в обходы.

Жрать захочет — за ухо кусает. Едва промедлит старик, рыжий принимался оглушающе свистеть.

Тут Акимыч дал сахара кусочек горностаю, который от радости снег хвостом подметал у дедовых ног.

Поговорил с ним лесник немного, и горностай сахар своей подружке поволок.

А здесь Акимыч соболю кусочек сушеного мяса дал. И пошел лесник в распадок к медвежьей берлоге.

Только тут спохватилась Кузя, что обратных следов из распадка нет. Забыв обо всем, бросилась вдогонку.

Уже не разглядывала, где останавливался лесник. Вот здесь у берлоги долго стоял. А почему? Зачем ухо к дыхалу прикладывал? Ведь спят медведи. Вон как пар идет. Что обеспокоило лесника?

Рысь обнюхала запах берлоги — теплый, потный. Скоро у медведицы пискун появится. Вот уж радости будет!

«Но отчего Акимыч волновался, почему в тайгу чуть ли не бегом побежал, что его встревожило?» — скакала Кузя, перемахивая через сугробы.

Лесник шел напролом через завалы и сугробы. В самую глушь. Вот тут еле дух перевел и — дальше.

Рысь торопилась. Скоро начнет темнеть. У лесника глаза в ночи ничего не видят, это хорошо помнила Кузя.

Она многого не могла понять в поведении старика. Увидеть, услышать бы его…

Кузя нагнала Акимыча у болота, когда над тайгой уже опустились сумерки. Старик едва волок ноги от усталости. Рысь вскрикнула. Акимыч оглянулся:

— Кузя! Котенок наш! Жива! Мое ж ты солнышко!

Рысь села рядом со стариком. Прижалась, как когда-то в детстве. Обнюхала лицо приемного родителя, лизнула руку: давно не видела, вспоминала.

— А я тебя давненько ждал. Искал повсюду. Где ж тебя носило?

Рысь, щурясь, смотрела на лесника. Ну не умеет она говорить на языке человечьем! Что ответить деду? И коротко вякнула: мол, жива и на том спасибо.

— Это верно, — подхватил лесник.

У рыси глаза округлились от удивления, — понял!

— Ко мне в зиму, верно, дружок твой наведывался. Тебя звал. Я прогнал его. Никак не понимал, дуралей, что в тайге искать надо было тебя.

Кузя едва слышно ответила, мол, знаю.

— Значит, обиду на меня не таишь, что с твоим касатиком грубо обошелся?

Рысь заглянула в глаза старика.

— Спрашиваешь, чего я тут хожу? Беда у нас, Кузя. Медведь, что в распадке жил, шатуном нынче стал. Около деревни люди его видели. Не приведи Бог, набедокурит, убьют его. Из берлоги вылез из-за людей. Они проверяли, как звери после болезни приживаются. И к берлоге подошли. Ученые эти. Говорил я им: не надо, не уснул медведь. Так не поверили они мне. Галдели в тайге, что сороки. Над самой берлогой громко болтали. А медведь и встал. Разогнал ученых. Теперь там одна матуха спит. Ее, хоть с ружья пали, до весны не разбудишь. А вот медведь в зиму без берлоги. Теперь уж не ляжет. Все. А жрать захочет шатун — сама понимаешь… Я его увидеть хочу. Узнать, хоть где он теперь мотается? Я ж его смалечку растил, как и тебя. Из огня, из пожара вытащил на соседнем участке. Может, сумею в зимовье его заманить, чтоб не убили. Сама знаешь, под печкой у меня тепло, авось уснет до весны.

Рысь поняла. Огляделась вокруг. Вздохнула. Медведем и близко не пахло. Где его искать?

— Вся беда в том, что он уже был человеком обижен. В матуху его стреляли. Помнит это. После того даже ко мне не подходил. Боялся. Кое-как наладилось у нас с ним. А то ведь уже и мстить норовил, негодный, — жаловался дед.

Кузя знала, что медведь остался в зиму без берлоги — добра не жди. Придут в тайгу люди искать шатуна. А унесут своими ружьями жизни многих зверей. Такое она слышала от дружка. Он много всяких случаев рассказывал Кузе.

— Помоги мне, Кузенька. У тебя вон и глаза, и уши, да и нюх — не моим чета, — просил лесник.

Рысь чутко прислушивалась к голосам и запахам тайги. Но медвежьего — не улавливала.

Да рыси и боялись косолапых. Не водили с ними дружбу. Старые счеты имелись к ним у медведей. Потому даже на охоте обходили друг друга подальше. На медвежьих участках никогда не селились рыси.

Одинакова у них была добыча. Горячее с кровью мясо любили медведи. И если рысь загоняла оленя вблизи берлог, они никогда такого не прощали. Вырывали с корнями деревья с лежками и дуплами, гоняли рысей по тайге за украденную добычу.

Медведи не переносили рысий запах. И рыси терпеть не могли косолапых, живущих в берлогах, как в норах мыши.

Медведи никогда не выбирали для берлоги место, где жили рыси. Знали: придется голодать и враждовать долгие годы.

Медведи и рыси старались, всяк по-своему, соблюдать границы участков. И только на малину, мед и прочие лакомства, до них не охочи рыси, никаких границ не устанавливалось: все было медвежьим.

Случалось, убегала добыча рыси на участок медведя, — рысь тут же прекращала погоню. Но косолапые никогда этих правил не придерживались. Уж если он нагонял добычу, то рысья граница его не останавливала. Правда, и останки добычи не уносил с соседнего участка. Зато брюхо так набивал мясом, — все рыси завидовали.

Знали рыси и о том, что только с виду медведи добрые и неуклюжие. Умели эти звери мстить обидчику, долго помнили зло. Никогда не успокаивались, покуда не отомстят врагу. Его запах они могли отличить от множества других.

Неповоротливые внешне, медведи умели прекрасно плавать и смалу не боялись воды. Они легко избирались на любое дерево, бегали не хуже рысей. Прекрасно видели в темноте и легко перескакивали через коряги и завалы. Они любили глухие таежные уголки.

Медведи в тайге ни с кем не дружили. Не было им равных и даже достойного врага во всех чащах. Хозяева тайги! Человека они не признавали. Он для них не таежник. А потому считался врагом.

Разве только лесника терпел медведь. Да и то потому, что знал того с детства. Привык, смирился. Но