напрочь отворачивался от резиновой соски, совсем не похожей на рысиный сосок. Молока в бутылке было так много, что ни «дна из рысей не вместила бы в себя столько, даже если бы ей пришлось кормить не одного, а троих котят.

Но делать нечего. Когда в животе стало совсем пусто и холодно, Кузя ухватила резиновую соску, слизнула каплю молока. И присосалась к теплой бутылке.

Молока ей давали вдоволь. От него живот становился тугим, так что не только бегать, даже ходить было тяжело. Наевшись, Кузя ложилась у порога, — там знакомо пахло тайгой и, уронив голову на лапы, слушала звуки, щебет, голоса за зимовьем.

Кисточки на ее ушах едва собирались в жесткие пучки, по малости возраста, но уши поворачивались в любую сторону. Рысенок, как и все таежное зверье, был любопытен от природы.

Едва научившись держаться на лапах, Кузя познакомилась с каждым углом зимовья, со всеми скрытыми от глаз местами.

Кузька была сообразительна, как всякий зверь, попавший в незнакомые чужие места.

От громких голосов она пряталась под пузатой, всегда теплой печью. И там радовалась каждой находке. Первой оказался паук. Его Кузька нацепила на коготь. Долго разглядывала, как тот крутил лапами, собирался в маленький комок. Когда паук наскучил, Кузя слизнула его. Вкуса никакого. Вот только в горле щекотно стало, вроде длинный волос попал. Еле откашлялась. И тут же наткнулась на жужжащую толстую муху. Размазала ее лапой и только хотела подремать, как до слуха донесся тонкий свист, Кузька насторожилась. Огляделась по сторонам. Встала. Выглянула из-под печки. Нет, это не звук живого. Это человечьи дела голоса подают, — увидела кипящий самовар.

Однажды она ткнула его носом и потом навсегда запомнила, что все железное — опасно.

Пока Кузьку поили молоком, она лишь изредка вылезала из старого валенка лесника, напоминающего тесное дупло. Но когда у рысенка стали появляться из десен клыки, ей начали давать мясо.

Увидев его впервые, Кузька замерла.

Что это? Незнакомое. Но отчего задрожала каждая жилка в теле, обрадовавшись запаху? Она проглотила мясо вмиг, не жуя.

— Еще хочешь? — спросил лесник.

Кузя смотрела ему в глаза не моргая, не отворачиваясь.

Старая рысь не успела покормить Кузю теплым мясом, пахнущим кровью.

Короткий крик, похожий на кошачье мяуканье, вырвался тогда у нее впервые. Она просила еще, чего не случалось доселе никогда.

— Скоро сама на охоту пойдешь, — сказал лесник и, дав Кузе мяса, велел девчонке не баловать рысенка молоком.

А уже на другой день поймала Кузя мышь, под самым порогом зимовья. Та отчаянно пищала, вырывалась, но Кузя лишь глубже вогнала в нее когти, из-под которых сочилась теплая кровь.

Что пробудилось в ней тогда? Что проснулось? Ведь на пороге зимовья она опять оказалась из любопытства, и тайга не наказала, накормила. А может, позвала к себе, выманивая рысенка пусть из теплого, но чужого человеческого жилья.

Кузя съела мышь. Заглянула еще раз под порог. Пусто. Оглядела зимовье. Люди заняты.

А тайга шептала, звенела, свистела на все голоса. Кузьку так тянуло в ее темную глухомань, непроходимую чащу, что она, слепо повинуясь этому зову, коротко вскрикнула и в несколько прыжков оказалась в тайге.

Рыжий бурундук, увидев рысь, испугался до обморока. Задрав хвост, искрой метнулся на березу. Оттуда, сверху, смотрел, как Кузя обкусывала цвет зверобоя. Любопытно, рысь — и вдруг жует траву.

Желтый цвет зверобоя в тайге знает каждый. К нему не надо приучать. Никто не показывал его и Кузе. Но, найдя его, она объела каждый цвет. Желтая пыльца осела на морде. Кузя тщательно облизала ее.

Кто там трепыхается в траве? Птенцы куропатки. Молодая рысь ткнулась в них носом. Пахнуло жизнью, теплом. В минуту от выводка осталось пустое гнездо.

Но вот кто это так больно клюнул в голову? Сойка. Своих птенцов защищает. Налетела на Кузю. Тюк в темечко снова. Клюв большой, острый. Больно. Кузя зарычала на сойку, а та знай свое — гонит рысь от птенцов, от гнезда подальше. Кузя сначала вжималась в траву. Но откуда было знать сойке, что поздние котята у рысей бывают мстительными и злыми!

Выдержав еще одно нападение, Куря устала бояться. А что, если сойка совсем расклюет ей голову?

Кузька напряглась. И едва сойка опустилась пониже, прыгнула, вцепилась в нее когтями, зубами, клыками. Порвала в клочья. Перьями все пни усыпала. А когда добралась до мяса, рвала нещадно. Лишь клюв да перья от сойки оставила. А вскоре по запаху нашла и птенцов.

Теплая кровь дала не только сытость, но и силу.

«Так, значит, прокормиться в тайге можно», — решила Кузя. Хитростям охоты ее никто не учил. Это ей пришлось постигать самой. Она быстро поняла, что сытость дает силу, а голод учит.

Может, сойка и знала, что рысь не будет терпеть обиды. Но страх за птенцов оказался сильнее разума. А Кузька осталась верна своей крови.

Она скоро почувствовала себя хозяйкой большой тайги.

Кузя… Так назвали ее в зимовье люди, вырастившие из беспомощного котенка ловкую, сильную красавицу; такую, какой когда-то была ее мать, не вернувшаяся к рысенку. А может, так было нужно, может, так делают все, чтобы слабое порождение тайги становилось сильным! Иначе не выжить.

В тайге и незаметный цветок должен иметь крепкие корни.

Кузька уселась на пень. Здесь тепло и сухо. Но кто это так шумит, кто бежит напролом, ломая ветви и сучья?

Кто-то большой и потный, с деревом на голове летел, обгоняя ветер. Хвост мелькнул, короткий, как у рыси. Завидев Кузю, метнулся в кусты. Помчался еще быстрее.

«Значит, не все большое — страшное, — сообразил рысенок. — А может, меня испугался?» И, оглядевшись, решил посмотреть, куда побежал странный зверь.

Рысь метнулась на дерево. Вот она уже и на ветке, вот еще выше. Как хорошо видны отсюда кусты! А ну-ка дальше. В кроне через ветки и листья она внимательно осмотрелась, обнюхала все. Огляделась.

Здесь недавно сидела птица. Сытая. Вон ее помет. Кузя чихнула, пометила ветку шерстью, помочилась на птичий помет, словно смывая его. Все это ее владения. Сюда никогда не должна ступить чужая лапа.

Внизу под деревом что-то зашуршало. Кузька насторожилась. Кто это посмел гулять здесь так нахально?

Рысь напряглась, принюхалась. Нет, не голод побуждал к охоте. Кузька была сыта. Но нельзя же позволять бродить на своем участке всяким… И рысь, собрав лапы в пучок, легко оттолкнулась от ветки, прыгнула вниз, прямо на шуршащее.

— Мя-у, мя-у! — разнеслось по тайге визгливое известие о промашке. Кузька прыгнула на ежа.

Колючки воткнулись в нос и лапы. Они, как когти, впились в морду. Кузя валяла ежа по кочкам, меж пней и коряг, кричала на него зло, коротко. Но съесть его ей так и не удалось. Сбежал еж в нору.

В тот день Кузя хорошо запомнила ежиный запах, боль от колючек. Не на всех и не на каждого стоит прыгать с дерева, надо сначала присмотреться, принюхаться, выждать.

Кузя, выдрав колючки, сидела в развилке старой березы. Внизу копошились муравьи, трещали кузнечики. Рысь оглядывала ближайшие кусты. Вот за одним, колючим, как ежик, сплошь усыпанным розовыми цветами, опять кто-то зашевелился.

Кузя затаила дыхание. Глаза ее округлились, заметали зеленые огни. Она ждала. Она теряла терпение. Кто там? Но из-за куста никто не объявлялся.

Кузя перескочила на ветку соседнего дерева, потом — на другое, вот и куст. Но что это? Серый комок с маленькой головой и громадными ушами вдруг дал такого стрекача, что Кузька еле успела разглядеть беглеца.

Рысь не успела с ним познакомиться поближе. Ветер донес до косого рысиный запах, и он поспешил убраться восвояси. Кузя еще не знала, не открыла для себя этого секрета. И поведение ушастого, не