Информация, которую передал ему шеф 4-го отдела, оказалась весьма важной. В какой-то степени Дробов считал ее бесценной. Если бы он верил в Бога, то решил бы, что именно Господь дал ему в руки эти сведения. И даже не допустил бы мысли о том, что все происходящее тщательно скрывалось от Бога. Он был в неведении.

Дробов вызвал Николая Иванова, усадив его за стол, вручил распечатку.

– Теперь давай подумаем, – предложил он начальнику службы безопасности. – Думаю, что время настало. О таком везении я даже не мечтал. Великолепный шанс, и упустить его нельзя.

Иванов подумал, что разговоры кончились. Ему вообще-то хотелось, чтобы они не кончались никогда: говоришь и говоришь, властвуешь, играешь в начальника, деньги получаешь, а серьезное дело как бы только подразумевается – пять пишем, три в уме. Все эти рэкетирские примочки, мелкие разборки, торговля оружием, даже похищение ОВ мало что значили, ибо не имели общественного резонанса. Пусть даже в них гибли люди. Они гибли за металл, а не за идею. И это были профессионалы, которые знали, на что шли. Теперь речь шла о других людях. Множестве людей. Можно сказать, невиновных. И надо было переступить через что-то в себе. Вот почему Иванов боялся того дня и часа, когда Григорий произнесет эти слова: время настало. Даже больше – он и генерала в глубине души относил к той же категории «говорунов». Хотя порой сомневался в этом. Нет, думал он иногда, Григорий ни за что не решится на такое. Это просто говорильня, позируем друг перед другом.

Похоже, он все-таки ошибался, недооценил Дробова. Тот последнее время стал просто одержимым. Неужели он все же решился?

Иванов посмотрел в глаза своему шефу. И Дробов прочел в них вопрос:

«Ты это серьезно?»

Он скривил губы, удивив своего ближайшего помощника:

– А ты думал, я все это время шутил? Все, Николай, с этого момента только вперед. Как говорят конвойные, шаг в сторону, прыжок вверх – попытка к бегству.

Иванов не ответил. Он слепо читал распечатку разговора имама с директором медресе. Окончив чтение, он рассеянно оглянулся вокруг. Обстановка у Дробова почти ничем не отличалась от той, что была в кабинете Иванова, но он вдруг подумал, что если войдет сейчас в свой офис, то увидит только голые стены, табуретку, веревку и кусок мыла…

– Эй, пацан!

Марат Шамсутдинов резко остановился. Даже подошвы кроссовок скрипнули, совсем как у автомобиля. Обернувшись, Марат встретился взглядом с улыбчивым черноглазым парнем лет двадцати пяти. Со взрослыми нужно здороваться первым, однако Марат молчал, дипломатично решив, что у него к незнакомцу нет никакого дела: он остановил Марата, пусть и здоровается первым.

Казалось, парень понял его.

– Привет.

– Здравствуйте, – отозвался мальчик.

– Ты из школы?

– Да.

– А скажи мне, имам в актовом зале будет выступать? Мне бы хотелось прийти на встречу.

– Так имам уже был у нас.

– Правда? Вот не повезло. А он в актовом зале выступал?

– Ну да, а где же еще?

– Например, в классе или в спортзале.

– Да нет, в спортзале даже сесть негде, только низкие скамейки. А в классе все не уместились бы. Нас много.

– Да, жаль, – вздохнул парень.

– Вас могли бы не пустить, – пожалел его Марат.

– Пустили бы. Я до восьмого класса учился в этой школе. Правда, она была обычной, не специализированной. Меня Нурат Мирзоевич помнит.

Мальчик ничего не ответил. Наступила пауза.

– Ну ладно. – Парень кивнул на прощанье и пошел прочь.

Марат, пожав плечами, побежал домой. В подъезде он уже забыл о недавнем разговоре с незнакомцем.

Родион Кочетков прошелся вдоль низкого забора, осматривая здание школы. Типовое здание, каких в Москве десятки. Не заходя на территорию школы, он вернулся к оставленной на обочине машине.

– Ну что? – спросил его Олег Коваль, который несколько минут назад разговаривал с Маратом.

– Поехали, – бросил Родион, садясь в кресло пассажира и прикуривая сигарету. – Крутиться здесь не будем. Поезжай на Кутузовский, там есть точно такая же школа. По ней и будем решать.

– Почему так далеко? – Коваль завел двигатель. – Я знаю такую же школу гораздо ближе.

– Чем дальше, тем лучше. Береженого Бог бережет.

– А небереженого конвой стережет, – добавил Коваль, выезжая на Киевскую.

Родион посмотрел на него хмуро.

На Кутузовском проспекте Коваль запарковал машину во дворе, в конце школьного футбольного поля.