— А что за буквы? — спросила Беате.
— П-О-Л-И-Ц-И-Я, — по буквам произнес Гретте, стирая со стекла пятна от пальцев. — Когда я потом вышел на улицу, то услышал полицейские сирены со стороны Майорстюа. Помнится, мне тогда пришло в голову: странно, что грабителям удается ускользнуть, когда везде так много полиции.
— Понятно. Почему вы уверены, что подумали об этом именно тогда?
— Не знаю. Может, потому, что кто-то утащил у меня ракетку для сквоша прямо из раздевалки, пока я был в зале. Потом я подумал, а не грабят ли это банк Стине? В голову всегда лезут разные подобные вещи, когда мозги ничем особо не заняты, правда? Затем я поехал домой и стал готовить лазанью. Стине любила лазанью. — Гретте попытался улыбнуться. Из глаз его опять потекли слезы.
Чтобы не видеть, как плачет взрослый мужчина, Харри остановил взгляд на листке бумаги, где Гретте что-то писал в момент их прихода.
— Вы за последние полгода снимали крупные суммы с банковского счета. — Беате говорила жестко; в голосе звучали металлические нотки. — Тридцать тысяч крон в Сан-Паулу. На что вы их потратили?
Харри с изумлением посмотрел на нее. Казалось, происходящее ничуть ее не трогает.
Гретте улыбнулся сквозь слезы:
— Мы со Стине отпраздновали там десятилетний юбилей свадьбы. Она взяла отпуск чуть раньше и поехала туда за неделю до меня. Мы впервые не виделись с ней так долго.
— Я спросила, на что вы истратили тридцать тысяч крон в бразильской валюте, — не унималась Беате.
Гретте посмотрел в окно.
— Это мое личное дело, не находите?
— А мы ведем дело об убийстве, господин Гретте.
Гретте повернулся к Беате и смерил ее долгим взглядом:
— Вас наверняка еще никто не любил. Я прав?
Лицо Беате помрачнело.
— Немецкие ювелиры в Сан-Паулу считаются лучшими в мире, — сказал Гретте. — Я купил то кольцо с бриллиантом, которое было на Стине, когда она умерла.
Пришли двое санитаров и забрали Гретте. Наступило время обеда. Харри и Беате проводили его взглядом, стоя у окна и ожидая, когда санитар и их выведет из здания.
— Весьма сожалею, — сказала Беате. — Я вела себя глупо… я…
— Все в порядке, — попытался успокоить ее Харри.
— Мы всегда проводим проверку финансовых дел всех, кто имеет отношение к ограблению, однако здесь я, похоже…
— Я же сказал, Беате, все в порядке. Никогда не жалей о том, о чем спросила, — только о том, о чем не спросила.
Наконец явился санитар и выпустил их из комнаты.
— Сколько времени он еще пробудет здесь? — спросил Харри.
— В среду его отошлют домой, — откликнулся санитар.
В машине по дороге к центру Харри спросил Беате, почему санитары всегда именно «отсылают домой» поправившихся пациентов. Они ведь не обеспечивают их перевозку, да и куда именно ему ехать, пациент решает сам. Так почему бы не говорить «отпустить домой» либо «выписать»?
У Беате не было никаких мыслей на этот счет, и Харри, поглядев на сумрачное небо, подумал, что начинает становиться старым ворчуном. Прежде он был просто ворчун.
— Он изменил прическу, — сказала Беате. — И надел очки.
— Кто?
— Санитар.
— Да? А не похоже было, что вы знакомы.
— Мы и не знакомы. Однажды я видела его на пляже у Хука. И в «Эльдорадо». И на Стортингс-гате… По-моему, лет пять назад.
Харри с интересом посмотрел на нее:
— Я и не знал, что это твой тип мужчины.
— Вовсе и не мой, — сказала она.
— Ах да, — спохватился Харри. — Как же я забыл, ведь у тебя в этом смысле мозги набекрень.
Девушка улыбнулась:
— Осло — маленький городишко.
— Ах вот как? Сколько раз ты видела меня, прежде чем пришла на работу в Управление?
— Один раз. Шесть лет назад.
— И где же?
— По телевизору. Ты тогда распутал это дело в Сиднее.
— Хм. Должно быть, это произвело на тебя впечатление.
— Помню только, мне было досадно, что из тебя сделали героя, хотя на самом-то деле ты облажался.
— То есть?
— Ты должен был отдать преступника под суд, а не убивать его.
Прикрыв глаза, Харри подумал о том, какой вкусной будет первая затяжка, когда он закурит, и даже потрогал пачку во внутреннем кармане. Вытащив сложенный листок бумаги, он показал его девушке.
— Что это? — спросила она.
— Та страничка, на которой Гретте что-то черкал.
— «Прекрасный день», — прочла она вслух.
— Он написал это тринадцать раз. Немного напоминает «Сияние», да?
— «Сияние»?
— Да ты знаешь — фильм ужасов. Стэнли Кубрик. — Харри бросил беглый взгляд на девушку. — Там Джек Николсон сидит в отеле и раз за разом пишет на листке одну и ту же фразу.
— Я не люблю фильмы ужасов, — тихо сказала она.
Харри повернулся к ней и хотел что-то сказать, однако счел за лучшее промолчать.
— Ты где живешь? — спросила она.
— Бишлет.
— Это по дороге.
— По дороге куда?
— В Уппсаль.
— Да? А там где?
— Ветландсвейен. Прямо возле станции. Знаешь, где находится Иорнслёкквейен?
— Да, там на углу еще такой большой желтый деревянный дом.
— Точно. Там я и живу. На втором этаже. На первом живет мать. Я выросла в этом доме.
— Я тоже вырос в Уппсале, — признался Харри. — Может, у нас есть общие знакомые.
— Наверное. — Беате посмотрела в боковое окно.
— Надо бы выяснить, — заметил Харри.
Дальше они ехали молча.
Ближе к вечеру поднялся ветер. К югу от Стада обещали бурю, а на севере страны — расширение строительства. У Харри появился кашель. Он достал свитер, который мать связала для отца, а отец, в свою очередь, преподнес ему в качестве рождественского подарка несколько лет спустя после ее смерти. «Странно, и чего это я о нем вспомнил?» — подумал Харри. Он разогрел макароны и котлеты, а потом позвонил Ракели и начал рассказывать ей о доме, в котором вырос.
По ее немногочисленным репликам он понял, что ей приятно слушать его рассказ о том, что ему было так близко. Об играх, о маленьком комоде. О том, как он выдумывал истории, глядя на узоры ковра, как будто это были сказки, записанные с помощью хитрого кода. О ящике в комоде, который, по договоренности с матерью, был исключительно его собственностью и к которому она никогда не прикасалась.
