подложить в похищаемые деньги капсулы с краской. В кассеты банкоматов их монтируют заранее. Некоторые капсулы соединены с передатчиком и активируются, как только их начинают перемещать — например, укладывать в сумку. Другие вступают в действие, когда их проносят через определенный контур — предположим, дверь банка. Каждая отдельная капсула может быть снабжена собственным микропередатчиком, соединенным с приемником, который посылает импульс, заставляя капсулу взрываться, если ее отнесут от него на определенное расстояние, к примеру на сотню метров. Некоторые взрываются с определенной задержкой после активации. Сама такая капсула может быть абсолютно любой формы, однако очень небольшой, чтобы ее легко было спрятать среди купюр. Вот такой, — Расколь показал размер капсулы, раздвинув большой и указательный пальцы на два сантиметра. — Сам взрыв безвреден для преступника. Все дело в краске, чернилах.

В руках у него оказался стержень из разобранной ручки.

— Мой дед был мастером по изготовлению чернил. Он рассказывал мне, что в древности, когда хотели приготовить чернила для письма по железу, использовали гуммиарабик. Это смола определенного вида акаций, которую еще называли «слезы Аравии», — она выступает на стволах деревьев в виде вот таких желтоватых капель.

Соединив кончики большого и указательного пальцев, он показал овал размером с грецкий орех.

— Смола выступала в роли связующего элемента, не давая чернилам растечься по железу и в то же время оставляя их относительно жидкими. Однако для их разведения требуется растворитель. В былые времена использовали обычную дождевую воду либо белое вино. А также уксус. Дед говорил, что если пишешь для врага, в чернила надо лить уксус, если для друга — вино.

Иварссон кашлянул, однако Расколь как ни в чем не бывало продолжал:

— Сами чернила в капсулах бесцветны. Они окрашиваются, лишь соприкасаясь с бумагой. Когда красный чернильный порошок, содержащийся в каждой капсуле, попадает на банкноты, он вступает в химическую реакцию, окрашивая их так, что удалить краску невозможно. Банкноты, таким образом, оказываются раз и навсегда помеченными как ворованные.

— Я знаю, как действуют капсулы с краской, — перебил Иварссон. — Лучше скажи…

— Терпение, уважаемый господин начальник отдела. Самое очаровательное в этой технологии — ее очевидная простота. Все настолько несложно, что я и сам мог бы изготовить такую капсулу и поместить ее куда угодно с тем, чтобы она взорвалась на определенном расстоянии от приемника. Все, что мне для этого потребуется, вполне могло бы уместиться в коробку для бутербродов.

Вебер перестал записывать.

— Однако важность красящих капсул вовсе не в технологии их изготовления, дражайший господин начальник отдела полиции Иварссон. Самое главное здесь — сам принцип доносительства. — На лице Расколя появилась широкая улыбка. — Чернила въедаются также в одежду и кожу грабителя, причем настолько глубоко, что если они попадут на руки, отмыть их невозможно. Понтий Пилат и Иуда, не так ли? Кровь на руках. Кровавые деньги. Терзания судьи. Кара доносчику.

Расколь уронил стержень ручки под стол, и, пока нагибался, доставая его, Иварссон знаком попросил Вебера передать ему блокнот.

— Я хочу, чтобы ты написал здесь имя человека на фотографиях, — сказал Иварссон, кладя блокнот на стол. — Как я сказал, мы сюда не играть пришли.

— Нет, не играть, — повторил Расколь, медленно собирая ручку. — Я обещал, что назову вам имя человека, который взял деньги, верно?

— Таков был уговор, — подтвердил Иварссон, подавшись всем телом вперед, ибо Расколь начал что- то писать в блокноте.

— Мы, ксораксане, свято чтим уговор, — сказал он. — Я запишу здесь не только его имя, но даже имя той проститутки, которую он регулярно посещает. Даже имя того человека, которого он пытался нанять, чтобы переломать ноги парню, не так давно разбившему сердце его дочери. Последний, правда, отказался.

— Э-э… что ж, превосходно. — Иварссон, сияя победной улыбкой, обернулся к Веберу.

— Вот. — Расколь протянул ему ручку и блокнот. Иварссон тут же уткнулся в него.

Улыбка разом погасла.

— Но ведь… — Он запнулся. — Хельге Клементсен — это же управляющий. — В глазах его появился проблеск понимания. — Он тоже замешан?

— Еще как, — подтвердил Расколь. — Ведь это же он взял деньги, не так ли?

— И положил их в сумку грабителя, — тихо прибавил Вебер со своего места у двери.

Вопросительное выражение постепенно сползало с лица Иварссона, уступая место ярости:

— Что за бред? Ты ведь обещал мне помочь.

Расколь внимательно выслушал его, изучая длинный острый ноготь на мизинце правой руки. Затем он с важным видом кивнул, склонился над столом и сделал Иварссону знак сесть поближе.

— Ты прав, — шепотом сказал он. — Это и есть помощь. Уясни себе урок жизни. Поучись хотя бы у своего ребенка. Упущенное наверстать нелегко, но можно. — Похлопав Иварссона по плечу, он выпрямился, скрестил руки на груди и кивнул на шахматную доску: — Ваш ход, господин начальник отдела полиции.

Иварссон кипел от злости, шагая с Вебером сквозь «Кишку» — трехсотметровый подземный коридор, соединяющий здание Управления полиции Осло с тюрьмой «Ботсен».

— Кому я поверил?! — шипел Иварссон. — Одному из тех, кто изобрел само жульничество! Довериться проклятому цыгану! — Каждое его слово эхом отражалось от кирпичных стен. Вебер торопился как мог, стараясь поскорее покинуть сырой холодный туннель. «Кишкой» пользовались, когда надо было доставить заключенного на допрос в Управление или же отвести его обратно в тюрьму, и о том, что случалось порой в этом мрачном подземелье, ходили разные слухи.

Кутаясь в полы пиджака, Иварссон прибавил шагу:

— Можешь пообещать мне одну вещь, Вебер? Никогда никому ни слова об этом. — Оглянувшись на следовавшего за ним Вебера, он приподнял бровь: — Идет?

Вероятнее всего, ответ на его вопрос был бы положительным. В этот момент они как раз достигли того места, откуда стены «Кишки» уже были не просто выложены из кирпича, а покрашены в оранжевый цвет. И тут Вебер услышал негромкий звук: «пуф». Иварссон, испуганно вскрикнув, рухнул на колени прямо в лужу и схватился за грудь.

Вебер захлопотал вокруг него, тщетно бросая взгляды то в одну, то в другую сторону туннеля. Никого. Посмотрев на Иварссона, он увидел, что тот, по-прежнему стоя на коленях, с ужасом взирает на свою руку, окрасившуюся в красный цвет.

— Это кровь, — стонал он. — Я умираю.

Глаза Иварссона расширились и занимали теперь чуть ли не все лицо.

— Что, что такое? — дрожащим голосом спросил Иварссон, видя, что Вебер смотрит на него с неподдельным изумлением и некоторой долей иронии.

— Тебе надо будет сходить в чистку, — сказал Вебер.

Иварссон опустил глаза и попытался осмотреть себя. Красной краской была покрыта рубашка и даже часть зеленого, цвета лайма, пиджака.

— Красные чернила, — сказал Вебер.

Иварссон выудил из кармана все, что осталось от ручки с логотипом Норвежского банка. Микровзрыв разломил ее точно посередине. Некоторое время Иварссон сидел с закрытыми глазами, восстанавливая дыхание. Наконец ему удалось взять себя в руки. Он посмотрел на Вебера.

— Знаешь, в чем величайший из грехов Гитлера? — спросил он, протягивая Веберу чистую руку. Тот помог Иварссону подняться на ноги. Начальник отдела покосился в тот конец туннеля, откуда они только что пришли. — В том, что он в свое время так и не покончил с цыганами.

— «Никогда никому ни слова об этом», — посмеиваясь, процитировал Вебер. — Иварссон сразу же прошел в гараж и уехал домой. Чернила на коже продержатся не меньше трех дней.

Харри с некоторым недоверием покачал головой:

— А что вы сделали с Расколем?

Вебер пожал плечами:

— Иварссон обещал позаботиться о том, чтобы его посадили в изолятор. Хотя, я думаю, все это