несчастный, быть может, не был бы найден и у нас не было бы нового товарища.

– Вы, значит, надеетесь снова сделать из него человека, Сайрес? – спросил журналист.

– Да, – ответил инженер.

После завтрака Сайрес Смит и его друзья вышли из Гранитного Дворца и вернулись на берег моря. Все принялись разгружать «Бонавентур». Инженер, осмотрев оружие и инструменты, не нашел никакого указания, которое позволило бы установить личность незнакомца.

Пойманные на островке свиньи должны были оказаться очень полезными для острова Линкольна. Животных отвели в хлев, где они легко могли привыкнуть к новым условиям жизни.

Два бочонка дроби и пороха и коробки с пистонами были приняты с большой радостью. Колонисты решили даже устроить маленький пороховой погреб в верхней пещере, где не приходилось опасаться взрыва. При этом решили по-прежнему пользоваться пироксилином, так как это вещество давало блестящие результаты, и не было никаких причин заменять его обыкновенным порохом.

Когда разгрузка была окончена, Пенкроф сказал:

– Мистер Сайрес, я думаю, следует поставить «Бонавентур» в безопасное место.

– А разве ему нехорошо в устье реки? – спросил Сайрес Смит.

– Нет, мистер Сайрес, – ответил моряк, – большую часть времени он сидит на песке, а это ему вредно. Это ведь прекрасный корабль, и он отлично держался во время сильной бури, которая налетела на обратном пути.

– Нельзя ли оставить его прямо на реке?

– Конечно, можно, мистер Сайрес, но в устье он ничем не защищен, а я думаю, что при восточном ветре наше судно будет сильно страдать от волн.

– Куда же вы хотите его поставить, Пенкроф?

– В гавань Воздушного Шара. Эта бухточка, защищенная скалами, кажется мне самым подходящим портом для нашего корабля.

– Не слишком ли это далеко?

– Пустяки! От Гранитного Дворца до этой гавани не больше трех миль, и туда ведет превосходная дорога.

– Ну что же, Пенкроф, отведите туда ваш корабль. Но все же я предпочел бы иметь его под более непосредственным надзором. Когда у нас будет время, мы устроим для него маленькую гавань.

– Здорово! – вскричал Пенкроф. – Гавань с маяком, молом и сухим доком. Честное слово, мистер Сайрес, с вами все кажется легко.

– Да, мой милый Пенкроф, но при условии, что вы мне будете помогать. Вы ведь всегда делаете три четверти работы.

Герберт с Пенкрофом снова сели на корабль, подняли якорь, распустили парус, и морской ветер быстро погнал его к мысу Когтя. Два часа спустя корабль уже стоял в спокойных водах гавани Воздушного Шара.

В первые дни пребывания незнакомца в Гранитном Дворце его дикая натура, видимо, несколько изменилась. Заблестел ли более яркий свет в его заснувшем мозгу? Да, несомненно, и притом так быстро, что Сайрес Смит и журналист спрашивали себя, был ли когда-нибудь этот несчастный совершенно лишен рассудка.

Незнакомец, привыкший к вольному воздуху и безграничной свободе, которой он пользовался на острове Табор, сначала проявлял глухой гнев, и можно было опасаться, что он выбросится из окна на берег. Но постепенно он успокоился, и ему предоставили свободу передвижения.

Итак, основания для надежды были большие. Забыв свои инстинкты хищного зверя, незнакомец принимал более культурно приготовленную пищу, чем та, которой он насыщался на острове. Вареное мясо не вызывало у него теперь отвращения, как тогда, на борту корабля.

Сайрес Смит, воспользовавшись минутой, когда незнакомец спал, обстриг волосы и длинную бороду, придававшие ему такой дикий вид. Он также заставил несчастного сбросить прикрывавшую его тряпку и одеться более прилично. После этого незнакомец снова принял человеческий образ, и даже взгляд его стал как будто мягче. Прежде, когда разум освещал его лицо, этот человек, несомненно, был красив. Сайрес Смит поставил себе за правило ежедневно проводить с незнакомцем несколько часов. Он подсаживался к нему с какой-нибудь работой и занимался всевозможными делами с целью привлечь внимание несчастного. Быть может, достаточно одной вспышки, чтобы снова пробудить в нем душу, одного воспоминания, чтобы в мозг вернулся рассудок. Ведь случилось же это на корабле во время бури!

Инженер не забывал также обращаться к незнакомцу с речью, чтобы проникнуть в заснувший разум через органы слуха и зрения. То один, то другой из его товарищей, а иногда и все вместе присоединялись к инженеру; чаще всего они говорили с ним о вещах, имеющих отношение к морскому делу, которые должны быть более близки моряку. Иногда незнакомец как будто прислушивался к их словам, и вскоре колонисты не сомневались, что он частично их понимает. Порою лицо несчастного принимало глубоко страдальческое выражение. Это доказывало, что он внутренне страдает, так как трудно было ожидать от него столь искусного притворства. Но он продолжал молчать, хотя несколько раз казалось, что его губы собираются что-то произнести. Так или иначе, несчастный был грустен и спокоен. Не было ли: это спокойствие лишь кажущимся? Не происходила ли его печаль от пребывания в заключении? Пока нельзя было ничего сказать, наверное. Его организм, естественно, должен был мало-помалу измениться: он видел лишь немного предметов, жил в ограниченном кругу, в постоянном общении с колонистами, к которым в конце концов привык, не испытывал никаких желаний и имел лучшую пищу и одежду, чем прежде. Но проникся ли он новой жизнью или, если применить вполне подходящее для этого слово, «привык», как привыкает животное к своему хозяину»? Это был важный вопрос, и Сайресу Смиту не терпелось разрешить его, но он не хотел принуждать своего больного. Незнакомец ведь был для инженера только больным. Станет ли он когда-нибудь выздоравливающим?

Как внимательно наблюдал за ним Сайрес Смит! Колонисты с искренним волнением следили за всеми фазами лечения, предпринятого Сайресом Смитом. Они тоже помогали ему в этом добром деле и все, кроме, может быть, скептика Пенкрофа, разделяли его веру и надежду.