– Доктор, речь больше не идет о вашем обычном лечении, свободном, безо всякого принуждения.

Дарио склонил голову. С годами его нервное лицо приобрело выражение безжизненного спокойствия и стало похоже на маску. Даже губы не дрогнули. Он оперся на локти, положив подбородок на переплетенные пальцы. Глаза оставались прикрытыми. Элинор говорила тихим ровным голосом, но мелкие бисеринки пота на висках выдавали волнение.

– Доктор, вы знаете, что Филипп облечен немалой властью. В двадцатом году делом еще мог руководить такой человек – гениальный и сумасшедший. Но сейчас тридцать шестой! В годы процветания даже скандальная реклама идет на пользу бизнесу. Однако теперь, когда наступил кризис… На протяжении многих лет Филипп не привлекал к себе внимания. Если он примется за прежние выходки, фирма обречена. Врач тот же духовник, я вам полностью доверяю и должна сказать, что наша деловая репутация сильно подорвана. Только неустанным трудом можно восстановить ее. Филипп на это не способен.

– Ваши деловые качества восхищают меня, мадам.

– Если муж болен, жена по мере сил должна его заменить.

– Вы сильная женщина, Элинор.

– Вы так думаете, Дарио? Женщина всегда нуждается в поддержке, стремится быть ведомой. Не моя вина, что Филипп… Но речь сейчас не об этом, доктор. Я рассказываю вам без утайки, как обстоят дела нашего предприятия. Мой бедный муж больше не может руководить им. Если он смирится и полностью уйдет отдел, фирму еще можно будет спасти. Но официально он ее глава. Происходит следующее: в какой-то момент он исчезает, уезжает в Швейцарию или еще куда-нибудь и все бросает. Потом, в один прекрасный день, возвращается и разрушает все сделанное без него. Можете ли вы в процессе лечения убедить его, что дела ему противопоказаны?

– Вряд ли.

– Можете ли убедить его, чтобы он по доброй воле удалился от дел на долгий срок?

– На долгий срок, быть может. Но не навсегда!

– Доктор, а вы не думаете, что в некоторых случаях долг диктует жесткие решения?

Дарио откинулся назад и уперся головой в спинку кресла. Едва заметная усталая улыбка тронула губы и исчезла, словно блик на воде. Лицо вновь стало непроницаемо спокойным.

– Вы взвесили каждое слово, Элинор? Вы понимаете, о чем просите?

– Филипп – сумасшедший.

– Во всяком случае, вы можете сделать вид, что действительно в это верите.

– С вашей помощью, доктор.

– В таком случае Филипп должен оставаться под моим наблюдением.

Она слегка побледнела и кивнула.

– К сожалению, – вздохнул Дарио, – у меня нет своей лечебницы для душевнобольных.

– У вас есть «Каравелла».

Она усмехнулась.

– Я знаю, что вы купили «Каравеллу». Никогда не забуду, как я в первый раз вошла туда. Вардес был мертвецки пьян. В ту же ночь его жена уехала. Никогда не видела, чтобы женщина переживала катастрофу с таким достоинством. «Каравелла» больше всего подходит Сильви Вардес, а не мне или вам, мой милый. Когда я узнала, что вы купили особняк, то подумала: «Никто не знает доктора Асфара по-настоящему». Вы сентиментальны, друг мой. И по-прежнему навещаете мадам Вардес?

– Если бы я был ее другом, то не пришел бы к вам, – жестко ответил Дарио.

Элинор резко выпрямилась.

– Вернемся к Вардесу. Вам не кажется, что «Каравеллу» вполне можно оборудовать как клинику для душевнобольных?

– Боюсь, мне придется продать «Каравеллу».

– Неужели? А почему?

– Нужда в деньгах. Я действительно собирался устроить там клинику, но преследовал совсем другие цели. Хотел открыть больницу для бедных. Здесь мало заботятся о среднем классе, о славных французских буржуа. Я искал поддержки и денег у частных и государственных организаций, но не нашел ни того, ни другого.

– Найдутся другие меценаты. Какая сумма вам нужна, доктор?

– Миллион, – ответил Дарио.

В следующем году на пасхальные каникулы Даниэль уехал в «Каравеллу» один. Ему только что исполнилось семнадцать, он очень быстро рос, и Дарио предписал ему три недели отдыха. Ни он сам, ни Клара не могли поехать с сыном: Дарио удерживали в городе дела и любовные интрижки, Клара серьезно заболела.

Даниэлю полюбилось одиночество. «Сын всех дичиться, сделался молчалив», – отметил Дарио, хотя знал, что Даниэль чуть ли не каждый день бывает у Клод и Сильви Вардес.

До «Каравеллы» Даниэль доехал с другом, распрощался с ним у подножия горы, и тот отправился дальше, в итальянскую деревушку, где его ждали родные. Даниэль подхватил легкую сумку и поднялся наверх, к дому. Моросил дождь. Когда он проходил под старыми соснами и магнолиями, ему на голову и за шиворот падали холодные капли. Даниэль представлял себе Сильви, она, должно быть, часто прогуливалась по этой аллее, а потом шла через розарий и поднималась по ступеням террасы. Господи! Почему ему не пришлось познакомиться с молодой Сильви? Клод, вне всякого сомнения, очаровательна, но нет в мире женщины красивее и лучше Сильви, хотя она ровесница его матери. В глазах Даниэля Сильви была немолодой женщиной. Он восхищался, благоговел перед ней, его умиляла ее красота, благородство черт, манер, привычек – все то, чем когда-то пленился его отец, хотя Даниэль об этом не подозревал… В его восхищении была нежность сына и робость влюбленного.

Даниэль находился в том возрасте, когда человек неизбежно женственен и податлив, когда незрелый ум ищет руководства и готов чтить и слушаться не важно кого – друга, учителя, возлюбленную.

Только родители не имеют власти над душой подростка. Слова Сильви, ее привычки, неизменное достоинство стали для Даниэля образцом, а сама она кумиром, утолявшим юную жажду преданности и обожания.

Клод? Но ведь Клод походила на мать, поэтому Даниэль, не изменяя себе, не кривя душой, утверждал, что искренне любит Клод. Однако на мир старался смотреть глазами Сильви, жить согласно с ее строгими моральными принципами. Насилия над собой он не совершал, давно уже накопив подспудное недовольство отцом. Дарио придавал большое значение деньгам и внешнему блеску. Ни то ни другое Сильви не ценила вовсе. Избрав Сильви своим нравственным наставником, Даниэль успокаивал совесть и оправдывал глухое отвращение к отцу, презрение и недовольство – эти чувства родились в нем помимо воли и, как яд, отравили ему кровь.

Книги, полученные от Сильви, он прятал в чемодан, где лежали портреты: ее и Клод.

Даниэль подошел к дому: окна темные, дверь заперта. Он позвонил. Три года он не приезжал в «Каравеллу». Он не узнал слугу, который открыл ему дверь, не узнал и краснолицего толстяка с большим носом, который явился следом.

– Мсье Даниэль! Вы уж нас простите, мы не слышали, как вы подъехали!.. Вы, наверное, оставили машину внизу?

– Так и есть, мы ехали с другом, он спешил, и я поднялся пешком.

– Мсье Даниэль расположится в своей комнате?

– Да. Но мне кажется, три года назад я не видел вас в «Каравелле».

– Я в «Каравелле» год. Доктор Асфар хорошо меня знает и согласился назначить сюда управляющим, сделал доверенным лицом. Меня зовут Ангел Мартинелли. Я долго был метрдотелем в местной гостинице, потом со мной случилось несчастье, и я обратился за помощью к вашему доброму отцу, мсье Даниэль.

Ангел проводил Даниэля в его комнату и спросил:

– Не нужно ли вам чего, мсье Даниэль? Что-нибудь принести?

– Спасибо, всего достаточно, – отозвался Даниэль.

Отворил окно и прислушался, улавливая знакомые звуки, что всегда встречали его на каникулах в «Каравелле», – шум моря и дальние гудки поездов.