предложили мне сопровождать их. В течение всего пути, следуя молчаливому соглашению, мы избегали говорить о детях, но я видел, что они думали только о несчастном случае и о вчерашней сцене.

Элен пригласила меня с ними отобедать. Я согласился. Не успели мы закончить трапезу, как в дверь позвонили. Служанка объявила, что пришла Брижит Декло.

— Она хочет переговорить с господином и госпожой Эрар, — добавила она.

Элен страшно побледнела. Франсуа казался удивленным, но так как мы находились в небольшом кабинете, где нам только что подали кофе, он попросил служанку впустить посетительницу и поднялся ей навстречу.

Этот кабинет — очаровательная комнатка, заставленная книжными шкафами, с двумя большими креслами по обе стороны камина. Уже более двадцати лет мои родственники коротают здесь тихие вечера, он — в одном кресле, с книгой, она — в другом, с рукоделием. Между ними степенно и мирно тикают часы, как сердце, которое не тревожат угрызения совести, — чем это не символ супружеского счастья?

Брижит вошла и с любопытством огляделась: эта комната в доме моих родственников была ей не знакома. До этого она заходила к ним только один раз, в день свадьбы Колетт, и тогда она видела лишь мрачноватую парадную гостиную. Но здесь все говорило о глубокой взаимной любви. Люди лгут, но цветы, книги, портреты, лампы, потрепанный и нежный вид вещей — все это обладает большей искренностью, чем человеческие лица. В свое время я часто рассматривал все эти вещи и думал: «Они счастливы друг с другом. А прошлого как будто и не бывало. Они счастливы и любят друг друга». Затем я перестал даже размышлять об их счастье, настолько оно было очевидным. Впрочем, меня это больше не занимало.

Брижит показалась мне бледной и исхудавшей. В ней стало меньше… звериного начала, если можно так выразиться, и больше женского. Я хочу сказать, она утратила дерзкую самоуверенность счастья. Было видно, что она чем-то обеспокоена: она бросала взгляды, в которых было что-то необъяснимое, как будто вызов, упрек, и в то же время любопытство и тревога. Она отказалась от чашки кофе, которую ей машинально предложила Элен, и произнесла тихим дрожащим голосом:

— Господин Эрар, я пришла умолять вас не давать ход вашим планам, не заявлять в полицию по поводу гибели вашего зятя. Все очень серьезно. Если дело раскроется, это приведет к еще большим несчастьям.

— К большим несчастьям? Для кого же?

— Для вас.

— Вы знаете, кто убил Жана?

— Да. Марк Онет, мой жених.

Франсуа встал и нервно зашагал по комнате. Элен хранила молчание. Брижит подождала минуту и, видя, что ни один из них не произносит ни слова, вновь заговорила:

— Через несколько дней мы собираемся пожениться. Мы любим друг друга. Если разразится скандал, он нанесет нам непоправимый удар, а вашего несчастного зятя вы все равно не вернете.

— Но, мадам! — воскликнул Франсуа. — Отдаете ли вы себе отчет в том, что вы говорите?.. Кто именно является убийцей — какой-нибудь бездомный бродяга или ваш жених Марк Онет, — это ничего не меняет по отношению к преступлению, и человека, который его совершил, надо судить. Как?! Вы осмеливаетесь просить меня во имя вашего счастья, тогда как вы разрушили счастье моей дочери? Двое мужчин, я полагаю, поссорились из-за вас? Может быть, за вами ухаживали оба?

У нашего славного Франсуа есть лишь один недостаток: у него нет навыков общения, и когда он сильно взволнован, он выражается, как говорят в народе, «по писаному». Не знаю почему, но меня это всегда поражало, как и сегодня. Я не смог сдержать улыбку, и Брижит тоже, но в ее улыбке не было доброжелательности.

— Господин Эрар, клянусь вам, эти двое поссорились не из-за меня, а Жан Дорен никогда не ухаживал за мной. Не надо на него клеветать. Он был верен своей жене, а я бы на него и вообще не обратила внимания. Я вот уже четыре года любовница Марка Онета. Я не любила и не люблю никого, кроме него.

Она с вызовом посмотрела на Франсуа, что вывело его из себя.

— И вам не стыдно?

— Стыдно? Отчего же?

— Как людям бывает стыдно, когда они совершают бесчестный поступок, — ответил он ледяным тоном. — У вас был старый муж, но ваш долг заключался в том, чтобы относиться к нему с уважением. Низко изменять человеку, спасшему вас от нищеты, баловавшему и любившему вас, оставившему вам состояние. А его деньгами вы расплачивались с молодым любовником…

— Деньги здесь ни при чем.

— Деньги всегда при чем, мадам. Разумеется, ваша личная жизнь меня не касается, но поскольку вы сочли уместным меня в нее посвятить, позвольте и мне заставить вас взглянуть на уродство, которое вы, возможно, не замечаете. Вы подло обманывали вашего мужа. Он оставил вам состояние, на которое вы живете с вашим женихом. Очаровательная парочка, ничего не скажешь! И вас связывает воспоминание о преступлении… Ведь вы мне говорите, что этот несчастный убил нашего бедного Жана. Какое прекрасное будущее вы себе готовите, мадам! Сейчас вы молоды, и вас волнует только собственное удовольствие. Но задумайтесь о том, какая старость ждет вас обоих.

— Столь же покойная, как и ваша, — проговорила она тихо.

— Отнюдь нет.

— Вы уверены?

У нее была такая странная интонация, что Элен с каким-то жалобным вздохом сделала шаг по направлению к ней. С минуту поколебавшись, Брижит продолжала:

— Вы человек безупречной нравственности, — сказала она. — Однако не была ли госпожа Эрар вдовой, когда вы на ней женились?

— К чему вы клоните? Как вы смеете сравнивать себя с моей женой?!

— Я ее не оскорбляю, — ответила она тем же негромким, ровным голосом, — я просто спрашиваю… Госпожа Эрар, как и я, вышла замуж в первый раз за старого и больного человека. Если она хранила ему верность, пусть она мне скажет, была ли эта верность всегда легка и приятна?

— Я не любила своего первого мужа, это правда, — сказала Элен, — но я вышла за него не против своей воли. Так что мне не на что было жаловаться, и вам тоже…

— Многое может повлиять на нашу волю, — с горечью заметила Брижит. — Бедность, например, или ощущение заброшенности…

— Заброшенности…

— Да, именно. Вы же знаете, что меня бросили?

— Мадемуазель Кудрэ…

— Мадемуазель Кудрэ сделала для меня все, что могла: она заменила мне мать. Тем не менее моя настоящая мать мало мною интересовалась. Когда я осталась одна, она так и не объявилась. И вот первый встречный мужчина… Уж не думаете ли вы, что двадцатилетняя девушка охотно пойдет замуж за шестидесятилетнего крестьянина? За сурового и скупого старика? По своей воле? Вы говорите — по своей воле. А ваша собственная дочь, ваша законная, — она подчеркнула это слово, — дочь Колетт и в самом деле по собственной воле вышла замуж за Жана Дорена, что не помешало ей стать любовницей Марка Онета. Спросите у нее сами: она вам расскажет, как по ночам она принимала у себя Марка, как об этом предупредили ее мужа и как этот последний умер.

Она рассказала всю историю. Франсуа и Элен слушали ее, оцепенев. По лицу Элен текли слезы, и Брижит спросила:

— Вы плачете, потому что вам жаль вашу дочь? Успокойтесь же. Она забудет, все забывается. Можно прекрасно жить с воспоминанием о бесчестном поступке, как вы выражаетесь, и даже о преступлении. Вы же хорошо прожили свою жизнь, — сказала она, поворачиваясь к Элен.

— Преступление… — пыталась возражать бедная женщина.

— Я называю преступлением — родить ребенка и бросить его. В любом случае это хуже, чем обманывать старого мужа, которого не любишь. Как вы полагаете, господин Эрар?

— Что вы хотите этим сказать?

К Элен, несмотря на дрожь, вернулось присутствие духа, и она сделала Брижит знак замолчать. Она