быть на свете пошлее вот этого сборища! Вот Круазнуа, который изволит претендовать на мою руку, человек мягкий, вежливый, и манеры у него такие же утончённые, как у этого господина де Рувре. Если бы только не скука, которой веет от них, все эти господа были бы чрезвычайно милы. И вот он так же будет ездить со мной на балы, и вид у него будет такой же ограниченный и самодовольный. Через год после свадьбы моя коляска, мои лошади, мои наряды, мой замок в двадцати лье от Парижа — всё это будет так безупречно, что дальше некуда, и какая-нибудь выскочка вроде графини де Руавиль, глядя на это, будет умирать от зависти! А потом...»
Матильда уже заранее изнывала от скуки. Маркизу де Круазнуа, наконец, удалось пробиться сквозь толпу, он подошёл и заговорил с ней, но она, не слушая его, продолжала думать о своём. Слова его не долетали до её слуха, сливаясь с многоголосым шумом бала. Машинально она следила глазами за Жюльеном, который отошёл от неё с почтительным, но гордым и недовольным видом. В дальнем углу залы, в стороне от движущейся толпы, она заметила графа Альтамиру, приговорённого к смертной казни у себя на родине, — читатель с ним уже знаком. В царствование Людовика XIV одна из его родственниц была замужем за принцем Конти; это обстоятельство в какой-то мере охраняло его от тайной полиции иезуитов.
«Видно, только смертный приговор и выделяет человека, — подумала Матильда. — Вот единственная вещь, которую нельзя купить. А ведь это я недурно придумала! Как жаль, что мысль эта не подвернулась мне в такой момент, когда бы я могла блеснуть ею!» У Матильды было достаточно вкуса: ей не могло прийти в голову ввести в разговор остроту, придуманную заранее. Но у неё было также достаточно тщеславия, чтобы прийти в восторг от самой себя. Радость, озарившая её лицо, прогнала с него выражение явной скуки. Маркиз де Круазнуа, который не переставал говорить, обрадовался успеху и удвоил своё красноречие.
«Что мог бы какой-нибудь придира противопоставить моей остроте? — раздумывала Матильда. — Я бы ответила этому критику: титул барона, титул виконта — всё это можно купить, ордена даются просто так, — мой брат только что получил орден, а что он сделал? Чин можно получить — достаточно десяти лет гарнизонной службы или родства с военным министром, и вот вы уже командир эскадрона, как Норбер. Большое состояние?.. Ну, это пожалуй, самое трудное, а следовательно, и самое почётное. Ведь вот как смешно выходит — как раз наоборот тому, что говорится во всех книгах... Ну, в конце концов, чтобы приобрести состояние, человек может жениться на дочери Ротшильда.
Нет, действительно, моя мысль не лишена глубины. Смертный приговор — это пока единственная вещь, которой никому не приходило в голову добиваться».
— Вы знакомы с графом Альтамирой? — спросила она г-на де Круазнуа.
По лицу её видно было, что она только сейчас очнулась, — вопрос её не вязался со всем тем, что вот уже целых пять минут рассказывал ей бедняга маркиз; он несколько опешил, и его учтивость не сразу пришла ему на выручку. А между тем это был весьма находчивый человек, славившийся своим остроумием.
«Матильда не лишена странностей, — подумал он. — Это, разумеется, не очень удобно, но какое замечательное положение в обществе она даст своему мужу! Не знаю, как ухитряется достичь этого маркиз де Ла-Моль, но он связан с самыми достойными и видными людьми в каждой партии; этот человек всегда будет на виду. Возможно, впрочем, что эти странности Матильды создадут ей славу оригинальной натуры. А когда человек знатен и богат, оригинальность уже перестаёт быть курьёзом, и тогда это будет выдающаяся женщина! Стоит ей захотеть — и это сочетание ума, характера и исключительной находчивости сделает её неотразимо обаятельной...» Так как хорошо делать два дела сразу — вещь нелёгкая, то маркиз, глядя на Матильду отсутствующим взором, отвечал ей, словно затверженный урок:
— А кто же не знает беднягу Альтамиру? — и принялся рассказывать ей историю этого неудавшегося заговора, смехотворного, нелепого.
— Ужасно нелепого! — отвечала Матильда, словно говоря сама с собой. — Однако он что-то делал. Я хочу посмотреть на настоящего человека; приведите его сюда, — сказала она жестоко уязвлённому маркизу.
Граф Альтамира был одним из самых откровенных поклонников высокомерной и чуть ли не дерзкой красоты м-ль де Ла-Моль: он считал её одной из первых красавиц в Париже.
— Как она была бы великолепна на троне! — сказал он маркизу де Круазнуа и охотно последовал за ним.
Немало людей из светского общества склонно считать, что заговор в XIX веке — верх дурного тона; от этого несёт якобинством. А может ли быть что-либо отвратительнее неудачливого якобинца?
Матильда, обмениваясь взглядом с г-ном де Круазнуа, посмеивалась над либерализмом Альтамиры, но слушала его с удовольствием.
«Заговорщик на бале — прелестный контраст», — думала она; Альтамира со своими чёрными усищами напоминал ей отдыхающего льва; но вскоре она обнаружила, что у него только одно на уме:
Молодой граф не находил в мире ничего достойного внимания, за исключением того, что могло бы дать его стране правительство двухпалатной системы. Увидев входящего в залу перуанского генерала, он с видимым удовольствием покинул Матильду, первую красавицу бала. Потеряв надежду на Европу, после того как Меттерних завёл в ней свои порядки, бедный Альтамира вынужден был утешать себя мечтами о будущем, когда страны Южной Америки станут сильными, могущественными и возвратят Европе свободу, ниспосланную им Мирабо.
Матильду обступила толпа молодых людей с усиками. Она прекрасно понимала, что ей не удалось очаровать Альтамиру, и ей было досадно, что он ушёл. Она видела, как его чёрные глаза загорелись, когда он заговорил с перуанским генералом. М-ль де Ла-Моль разглядывала молодых французов с такой глубокой серьёзностью, какой не могла бы перенять ни одна из её соперниц. «Кто из них, — думала она, — способен навлечь на себя смертный приговор, предполагая даже, что все благоприятные обстоятельства для этого будут налицо?»
Её странный взгляд нравился глупцам, но многим делалось от него не по себе. Они опасались, что у неё вот-вот вырвется какое-нибудь острое словцо, на которое не будешь знать, что ответить.
«Знатное происхождение наделяет человека множеством всяких качеств, отсутствие которых оскорбляет меня, — я замечаю это на примере Жюльена, — думала Матильда, — но оно стирает те качества души, которыми заслуживают смертный приговор». В эту минуту кто-то сказал позади неё: «Ведь этот граф Альтамира — второй сын принца Сан-Назаро-Пиментеля. Его предок Пиментель пытался спасти Конрадина{148}, обезглавленного в 1268 году. Это одна из самых родовитых семей в Неаполе».
«Вот так подтверждение моей теории, — подумала Матильда, — будто знатное происхождение лишает человека той силы характера, без которой он не способен навлечь на себя смертный приговор!.. Нет, я, кажется, осуждена сегодня изрекать одни сплошные нелепицы. Ну, раз уж я всего-навсего женщина, как и все другие, что ж делать, придётся танцевать». И она уступила настояниям маркиза де Круазнуа, который уже целый час приглашал её на галоп. Чтобы забыть о своей неудачной попытке философствовать, Матильда решила быть обаятельной. Г-н де Круазнуа был наверху блаженства.
Но ни танцы, ни желание очаровать одного из самых красивых людей при дворе — ничто не могло развлечь Матильду. Она пользовалась невообразимым успехом; она была царицей бала, она сознавала это, но с полным хладнокровием.
«Какую бесцветную жизнь я буду влачить с таким существом, как этот Круазнуа, — говорила она себе час спустя, когда он подводил её к креслу. — А в чём же радость для меня, — грустно подумала она, — если после шестимесячного отсутствия я не способна чувствовать её вот на этом бале, о котором с такой завистью мечтают все женщины в Париже? И ведь каким успехом я пользуюсь среди этого избранного общества, лучше которого, я сама знаю, ничего и представить себе нельзя! Ведь из буржуа здесь только, может быть, несколько пэров да один или два человека вроде Жюльена. И подумать, — уже совсем грустно добавила она, — чем только не одарила меня судьба: известностью, богатством, молодостью — словом, всем, кроме счастья!..
Из всех моих преимуществ, пожалуй, самые сомнительные те, о которых мне твердят сегодня весь вечер. Ум, например, безусловно, потому что он явно пугает их всех. Стоит только коснуться чего-нибудь серьёзного, они уж через пять минут совершенно изнемогают и, точно совершив какое-то великое открытие, повторяют то, что я твержу им в течение целого часа. Я красива — это то самое преимущество, за которое
