клеился.
«Неужели, когда я в первый раз выйду на поединок, я буду вот так же дрожать и чувствовать себя таким же жалким?» — говорил себе Жюльен, ибо, по своей чрезмерной подозрительности к самому себе и к другим, он не мог не сознавать, в каком он сейчас состоянии.
Он предпочёл бы любую опасность этому мучительному томлению. Он уж не раз молил судьбу, чтобы г-жу де Реналь позвали по какому-нибудь делу в дом и ей пришлось бы уйти из сада. Усилие, к которому вынуждал себя Жюльен, было столь велико, что даже голос у него заметно изменился, а вслед за этим сейчас же задрожал голос и у г-жи де Реналь; но Жюльен этого даже не заметил. Жестокая борьба между долгом и нерешительностью держала его в таком напряжении, что он не в состоянии был видеть ничего, что происходило вне его самого. Башенные часы пробили три четверти десятого, а он всё ещё ни на что не решился. Возмущённый собственной трусостью, Жюльен сказал себе: «Как только часы пробьют десять, я сделаю то, что обещал себе нынче весь день сделать вечером, — иначе иду к себе, и пулю в лоб».
И вот миновал последний миг ожидания и томительного страха, когда Жюльен от волнения уже не помнил себя, и башенные часы высоко над его головой пробили десять. Каждый удар этого рокового колокола отдавался у него в груди и словно заставлял её содрогаться.
Наконец, когда последний, десятый удар пробил и ещё гудел в воздухе, он протянул руку и взял г-жу де Реналь за руку, — она тотчас же отдёрнула её. Жюльен, плохо сознавая, что делает, снова схватил её руку. Как ни взволнован он был, он всё же невольно поразился — так холодна была эта застывшая рука; он судорожно сжал её в своей; ещё одно, последнее усилие вырваться — и наконец её рука затихла в его руке.
Душа его утопала в блаженстве, — не оттого, что он был влюблён в г-жу де Реналь, а оттого, что наконец кончилась эта чудовищная пытка. Для того, чтобы г-жа Дервиль ничего не заметила, он счёл нужным заговорить, — голос его звучал громко и уверенно. Голос г-жи де Реналь, напротив, так прерывался от волнения, что её подруга решила, что ей нездоровится, и предложила вернуться домой. Жюльен почувствовал опасность: «Если г-жа де Реналь уйдёт сейчас в гостиную, я опять окажусь в том же невыносимом положении, в каком пробыл сегодня целый день. Я так мало ещё держал её руку в своей, что это не может считаться завоёванным мною правом, которое будет признано за мной раз навсегда».
Госпожа Дервиль ещё раз предложила пойти домой, и в эту самую минуту Жюльен крепко стиснул в своей руке покорно отдавшуюся ему руку.
Госпожа де Реналь, которая уже совсем было поднялась, снова села и сказала еле слышным голосом:
— Мне, правда, немножко нездоровится, но только, пожалуй, на свежем воздухе мне лучше.
Эти слова так обрадовали Жюльена, что он почувствовал себя на седьмом небе от счастья: он стал болтать, забыл о всяком притворстве, и обеим подругам, которые его слушали, казалось, что милее и приятнее человека нет на свете. Однако во всём этом красноречии, которое нашло на него так внезапно, была некоторая доля малодушия. Он ужасно боялся, как бы г-жа Дервиль, которую раздражал сильный ветер, видимо, предвещавший грозу, не вздумала одна вернуться домой. Тогда ему пришлось бы остаться с глазу на глаз с г-жой де Реналь. У него как-то нечаянно хватило слепого мужества совершить то, что он сделал, но сказать теперь г-же де Реналь хотя бы одно слово было свыше его сил. Как бы мягко она ни упрекнула его, он почувствует себя побеждённым, и победа, которую он только что одержал, обратится в ничто.
На его счастье, в этот вечер его взволнованные и приподнятые речи заслужили признание даже г-жи Дервиль, которая частенько говорила, что он держит себя нелепо, как ребёнок, и не находила в нём ничего интересного. Что же касается г-жи де Реналь, чья рука покоилась в руке Жюльена, она сейчас не думала ни о чём, она жила словно в забытьи. Эти часы, которые они провели здесь, под этой огромной липой, посаженной, как утверждала молва, Карлом Смелым{51}, остались для неё навсегда счастливейшей порой её жизни. Она с наслаждением слышала, как вздыхает ветер в густой липовой листве, как стучат, падая на нижние листья, редкие капли начинающегося дождя. Жюльен пропустил без внимания одно обстоятельство, которое могло бы чрезвычайно порадовать его: г-жа де Реналь на минуту встала, чтобы помочь кузине поднять цветочную вазу, которую ветер опрокинул им под ноги, и поневоле отняла у него руку, но как только она опять села, она тотчас же чуть ли не добровольно позволила ему завладеть своей рукой, как если бы это уже вошло у них в обычай.
Давно уже пробило двенадцать, пора было уходить из сада; они разошлись. Г-жа де Реналь, совершенно упоённая своей любовью, пребывала в таком блаженном неведении, что даже не упрекала себя ни в чём. Всю ночь она не сомкнула глаз: счастье не давало ей уснуть. Жюльен сразу заснул мёртвым сном, совершенно изнеможённый той борьбой, которую в течение целого дня вели в его сердце застенчивость и гордость.
Утром его разбудили в пять; проснувшись, он даже не вспомнил о г-же де Реналь, — если бы она знала это, каким бы это было для неё жестоким ударом! Он выполнил
Когда позвонили к завтраку, он, начитавшись подробных донесений об операциях Великой Армии, уже забыл о всех своих победах, одержанных накануне. Сходя в столовую, он полушутливо подумал: «Надо будет сказать этой женщине, что я влюблён в неё».
Но вместо томных взоров, которые он рассчитывал встретить, он увидел сердитую физиономию г-на де Реналя, который уже два часа назад приехал из Верьера и сейчас отнюдь не скрывал своего крайнего неудовольствия тем, что Жюльен провёл целое утро, не занимаясь с детьми. Нельзя было представить себе ничего отвратительнее этого спесивого человека, когда он бывал чем-либо недоволен и считал себя вправе выказывать своё неудовольствие.
Каждое едкое слово мужа разрывало сердце г-жи де Реналь. Но Жюльен всё ещё пребывал в экстазе; весь он был до того поглощён великими делами, которые в течение нескольких часов совершались перед его мысленным взором, что ему трудно было сразу спуститься на землю: грубые замечания г-на де Реналя почти не доходили до него. Наконец он ему ответил довольно резко:
— Я себя плохо чувствовал.
Тон, каким это было сказано, задел бы, пожалуй, и гораздо менее обидчивого человека, чем верьерский мэр: он чуть было не поддался желанию тотчас же выгнать Жюльена. Его удержало только вошедшее у него в привычку правило никогда не торопиться в делах.
«Этот негодный мальчишка, — подумал он, — создал себе некоторую репутацию у меня в доме; Вально, пожалуй, возьмёт его к себе, а не то так он женится на Элизе, — и в том и в другом случае он втайне будет смеяться надо мной».
Однако, несмотря на эти весьма резонные рассуждения, недовольство г-на де Реналя вылилось в грубую брань, которая мало-помалу разозлила Жюльена. Г-жа де Реналь едва удерживалась от слёз. Как только поднялись из-за стола, она подошла к Жюльену и, взяв его под руку, предложила пойти погулять; она дружески оперлась на него. Но на всё, что бы ни говорила ему г-жа де Реналь, Жюльен только отвечал вполголоса:
— Вот каковы они, богатые люди!
Господин де Реналь шёл рядом с ними, и его присутствие ещё усиливало ярость Жюльена. Он вдруг заметил, что г-жа де Реналь как-то слишком явно опирается на него; ему стало противно, он грубо оттолкнул её и отдёрнул свою руку.
К счастью, г-н де Реналь не заметил этой новой дерзости, её заметила только г-жа Дервиль; приятельница её расплакалась. Как раз в эту минуту г-н де Реналь принялся швырять камнями в какую-то крестьянскую девочку, которая осмелилась пойти запретной дорожкой, пересекавшей дальний конец фруктового сада.
— Господин Жюльен, умоляю вас, возьмите себя в руки; подумайте, у всякого ведь бывает дурное настроение, — поспешила заметить ему г-жа Дервиль.
Жюльен холодно смерил её взглядом, исполненным самого безграничного презрения.
Этот взгляд удивил г-жу Дервиль, но он удивил бы её ещё больше, если бы она догадалась, что, собственно, он хотел им выразить: она прочла бы в нём что-то вроде смутной надежды на самую яростную месть. Несомненно, такие минуты унижения и создают Робеспьеров.
